Генрих Штейнберг:  «Первым вулканологом был Моисей»

«…Любая история об этом человеке вызывает недоверие. Правдоподобных историй с ним просто никогда не происходило». Это из повести Андрея Битова «Путешествие к другу детства» (1965), главный герой которой – Генрих Штейнберг, выдающийся вулканолог («вулканавт», по слову того же Битова: в 1964–1971 гг. Штейнберг занимался геологией Луны, испытывал луноход, проходил подготовку к полету и, кабы не трагическая гибель «Союза-11», непременно полетел бы в космос). Лучшие литераторы, актеры, режиссеры и художники – среди них Бродский, Рейн, Кушнер, Голованов, Соснора, Фоменко, Юрский, Зверев – посвящали ему стихи, песни, писали и дарили портреты, снимали о нем фильмы.
Сегодня Генрих Семенович – академик РАЕН, директор Института вулканологии и геодинамики. Он продолжает работать в экспедициях, прогнозирует извержения, мечтает построить на Москве-реке научный аттракцион «Остров гейзеров».
 
     – Генрих Семенович, вопрос к вам, в первую голову, как к современнику и другу всех этих замечательных людей. Чтобы стать героем литературных произведений – достаточно ли просто дружить с их авторами или необходимо еще обладать каким-то особым, «литературогеничным», что ли, качеством?
     – Об этом надо спросить у друзей. Видит бог, я не рвался в литературные персонажи. Вот Битов в своей повести очень смешно рассказывает, как в некой редакции его уговаривали написать о положительном герое. И тогда он вспомнил обо мне. «Вот уж положительный, вот уж герой! В вулканы лазает. Каждый год себе что-нибудь ломает: руку, ногу, шею. И никто его, заметьте, не гонит – сам лезет, совершенно бескорыстно, в самый кратер. Не человек – символ!» А если серьезно… Действительно, обо мне в те годы много писали, меньше друзья, больше журналисты, поскольку были некие исключительные обстоятельства – вернее, такие, что казались им исключительными: скажем, спуск в кратер действующего вулкана…
     – А что такое вулканы (вопрос к другу всех поэтов) – «поры», через которые Земля дышит, «сосцы», через которые она обменивается информацией со своими чадами – животными, растениями, людьми?..
     – …Скорее, каналы, по которым выходит ее энергия. Есть два основных способа, два варианта энергетической «разгрузки» Земли: механический (землетрясения, цунами) и тепловой. Земля – горячая планета, и тепло за счет теплопроводности выходит через всю ее поверхность. Если, скажем, греть стенку с одной стороны, то с другой она рано или поздно станет теплой. А вулканы – это конвективная разгрузка энергии, которая переносится поднимающейся из глубин горячей магмой. Это показатель того, что планета – живая.
 
Из дневника Г. Штейнберга
12.07.1975. [Вулкан Толбачик во время извержения]
Четыре часа, лежу на вершине старого конуса. Когда-то он был таким же, как Сегодняшний [это о новом, пока безымянном вулканическом конусе, который образовался «на ровном месте»; через десять дней высота у него будет более 300 м. Его назовут конус Горшкова]. Много здесь конусов, много. Как на кладбище могил. <…> И мимо них, и сквозь, и рядом совсем течет жизнь, идет время; неторопливое и неотвратимое. Сто лет для них не время. И не заметил, как уснул на жестковатом для пальцев и мягком для тела ягеле. И так же не заметил, почему проснулся. Кажется, затекла рука, а может быть, в подсознании возник вертолетный гул.
<…> Хорошо – я один. Мне бы одному и быть всегда. Внизу горит подожженный раскаленными обломками кедрач.
 
     – Вернемся к теме дружбы. Одна из дарственных надписей Бродского получила особую известность. Я имею в виду ту, что он оставил вам на своей книжке «Новые стансы к Авгу сте»: «Пока ты занимался лавой, / я путался с одной шалавой./ Дарю тебе, герой Камчатки, / той путаницы отпечатки»…
     – Ну, Иосиф-то – близкий друг. Вернее, приятель… Если подходить строго, друг – это человек, без которого тебе (или ему) трудно обходиться. Я полагаю, что здешних друзей Иосифа можно сосчитать по пальцам: конечно, Женя Рейн, покойные Володя Уфлянд, Андрей Сергеев. Естественно, Лева Лосев, Томас Венцлова, Михаил Барышников, Юз Алешковский, но они, как, впрочем, и Довлатов – и здешние, и тамошние… А я с Иосифом познакомился у Рейна. И был это год 58-й, наверно. Мы оба старше Иосифа на пять лет. Я уже заканчивал институт, а он, после восьми классов, работал фрезеровщиком на «Арсенале».
     Надо сказать, я хорошо знал почти всех молодых ленинградских поэтов того времени. И Рейна, и Кушнера, и Городницкого, и Британишского, и Глеба Горбовского… «Технологов» Диму Бобышева, Толю Наймана…
     – Вы серьезно увлекались поэзией или это было таким общим поветрием?
     – Нет, «поветрие» началось в 1956-м, после ХХ съезда. А я поэзию полюбил лет на десять раньше. Вот Рейн в своем мемуаре пишет, что в каком-то смысле заразился этим через меня. У моего отца была хорошая библиотека, и после Пушкина-Лермонтова и всего, чему учили с детского сада, – вдруг Багрицкий с «Думой про Опанаса» и контрабандистами… Год 46-й или 47-й… Так что поэзию любил с детства. Потому, наверно, поэтом и не стал. Толстовской «энергии незнания» у меня не было. Я знал и понимал, что так не смогу.
     …Вообще, все мы вышли из интерната «Архитектор» (в эвакуации) и одноименного пионерлагеря. Лагерь находился на Карельском перешейке – в Териоках (Зеленогорск). Кроме меня и Жени Рейна в «Архитекторе» были Андрей Битов, и ныне покойный замечательный композитор Толя Милославский, и Артур Чилингаров, который сейчас вице-спикер в Думе… Сережа Юрский – хоть и не был с нами в лагере, но обитал рядом, на даче… Разумеется, в студенческие годы – я учился в Горном институте – география контактов резко расширилась.
 
Из дневника Г. Штейнберга
06.07.1959. [Ленинград] Рано утром звонок, открыл дверь – на пороге Глеб Горбовский. В позапрошлом году он женился на Лиде Гладкой, прелестной выпускнице нашего факультета, и укатил с ней на Сахалин. «Ты откуда?» – «С Сахалина, с поезда…» – «В отпуск или как?» – «Или как…» – «Ладно, – говорю, – иди умывайся». И пошел он в ванную. Я разбудил Кулакова, вторую неделю обитавшего у меня после исключения из ГИТИСА за абстракционизм, объяснил ему, что Глеб – самый талантливый из наших молодых. Сидим, ждем, когда умоется, а его все нет. Кулаков пошел в ванную, возвращается: «Он на кухне сидит, капусту ест». – «Какую капусту?» – «Которая на окне лежала». Выяснилось, что деньги у Глеба в Москве сперли и он вторые сутки не емши… «Чего ж ты сразу не сказал?» – «Да неудобно как-то…» Ну, прямо, бежал бродяга с Сахалина.
 
     – Как вас занесло в Горный институт?
     – В 52-м году я уже четко знал, что многие институты для меня закрыты, и потому было желание уйти от городов, от начальства, от этой жизни – от всего. При этом отец хотел из меня сделать архитектора, поскольку сам был архитектор.
     …Так вот, у приятеля моего по школе братец был геолог. «Геология, – говорит, – то, что тебе нужно: полгода в экспедиции – ты сам себе бог, царь и воинский начальник». И я поступил в Горный институт. Рейн же подался в Технологический, где познакомился с Найманом и Бобышевым. Эта тройка держалась особняком.
     – Бродский позже присоединился?
     – Году в 58–59-м. Надо сказать, что все названные молодые поэты были тогда – по уровню – на голову выше Иосифа. И, естественно, поначалу я к нему относился без интереса: таких много. В 61-м году – когда я уже на Камчатке работал – он ко мне пришел и попросил взять его в экспедицию, на вулканы. «Иосиф, – говорю, – ты в прошлом году поехал с ребятами из Дальневосточной экспедиции и в середине сезона от них удрал. Мне нужны люди надежные». И не взял.
     Но начиная года с 1962-го отношение мое к нему как поэту изменилось… За очень короткий срок – год-два – он вырос поразительно. Раза три-четыре в год я приезжал в Ленинград, и мы встречались – обычно в его «полутора комнатах», один на один, за бутылкой вина…
     – Что, крепких напитков не употребляли?
     – Нет, в те времена мы предпочитали сухие грузинские вина… Знаете, мне приходилось с чекистами общаться несколько чаще, чем обычному научному сотруднику: Камчатка – пограничная зона, въезд по пропускам; получая разрешение на полевые работы (равно – по их окончанию), проходишь беседу с «куратором».
     Мое же положение было особым, поскольку отвечал я за аэроконтроль состояния вулканов, имел свой самолет и выполнял внетрассовые полеты с плановой аэрофотосъемкой, которая тогда считалась работой совсекретной. Почему об этом вспоминаю? Однажды куратор по-свойски мне сказал: «Странный у вас народ в институте!.. Вот рядом геологическое управление, вроде тот же профиль… Но там как соберутся да поддадут, так с бабами по углам, а то и до мордобоя доходит… У вас же собираются – и весь вечер о чем-то разговаривают. Ненормально!»
 
Из дневника Г. Штейнберга
16.03.1963. Речь Хрущева. Все поставили на свои места. Поиграли в демократию, и будя.
<…> Обойма, по которой стреляли: Эренбург, Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Паустовский, Некрасов, Хуциев, Аксенов.
«Которые здесь агенты империализма? Говнюки, сопляки, жопы!» <…>
8–10 лет назад из мальчишеского упрямства я говорил: через 10 лет у нас будет новый культ. Неужели будет? Похоже, что без 37-го, 48-го, 52-го, но будет. И лозунги, и поток приветствий.
А ну их всех на х… Вернемся к своим вулканам и будем заниматься ими. Будем относиться ко времени не человечески, не исторически, а геологически: 100 тысяч, даже миллион лет – это пустяки.
 
     – Начиная с 1965 года, когда Иосиф освободился, я три года пытался вывезти его на Камчатку. Но поскольку он был «под колпаком», пропуск ему не давали. И вот в 1968 году я предложил: «Давай сделаем так: пришлю документы на Мишу Мейлаха, он оформит пропуск, возьмет билет, ты с этим билетом и полетишь (паспортов тогда на посадке не спрашивали), а в Петропавловске я тебя встречу и с милицией, пограничниками договорюсь. Мол, то-се, пришлось человека в последний момент заменить».
     В конце июня получаю телеграмму: вылетаю, дата, рейс № … и т.п. В указанный день сажусь в наш съемочный АН-2 и перелетаю 30 километров к поселку Елизово, где военный аэродром, – туда же прилетают с материка гражданские лайнеры. С борта АН-2 связываюсь с командиром лайнера и сообщаю ему, что у них на борту важный пассажир Мейлах, которого здесь ждет самолет, так что после посадки его сразу на выход, не задерживая (документы проверяются на борту, а это еще минут на тридцать)… Лайнер у перрона, подкатывают трап, открывается дверь… и выходит Миша Мейлах. «Миша, – спрашиваю, – за коим лешим?!» – «Знаешь, в последний момент Иосиф решил, что его отследят и „накроют“»…
 
Из дневника Г. Штейнберга
17.03.2001. Спорить с гуманитариями бесполезно по двум причинам. Во-первых, в дискуссиях и спорах они не ищут истину, а пытаются доказать справедливость своей точки зрения, своих взглядов и выводов. Потому в их спорах истина и не рождается. Ее не ищут. Во-вторых (и это главное): у гуманитариев нет аксиоматики, т.е. исходных для научной дискуссии положений, справедливость которых признается участниками спора. При отсутствии аксиоматической базы логика как метод доказательства бесполезна, т.к. не работает. <…>
Не случайно ни в одном юридическом кодексе (уголовном, семейном, гражданском, процессуальном и пр.) нет слов «любовь», «доброта», «порядочность», ибо термины эти строгого, однозначного для всех определения не имеют… И при всей христианской основе европейской культуры нравственной основой европейских юридических кодексов является не Евангелие, а Ветхий Завет и 10 заповедей Моисеевых.
 
     – Генрих Семенович, в пику Битову – расскажите что-нибудь «правдоподобное».
     – Знаете, кто был первым вулканологом? Моисей. Во всяком случае, непосредственным свидетелем – и даже участником – извержения. Откройте Библию, Ветхий Завет, Пятикнижие, вторую книгу Моисееву, «Исход» [19]: «Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась». Типичное описание извержения. Если съездить туда да взять пробы на С-14, радиоуглерод, то можно с точностью в плюс-минус 10 лет определить дату явления Господа Моисею и народу Израиля.
     – В вашей жизни были открытия и извержения; подготовка в космонавты; пулевые и ножевые ранения; семь суток без сознания после взрыва на вулкане и семь суток тюрьмы – в камере-одиночке; уголовное дело по расстрельной статье, следствие, амнистия и отказ от нее; увольнение из института и четыре года работы электриком в котельной; полсотни прыжков с парашютом… При этом многие события и обстоятельства 40–50-летней давности вы описываете так, будто они произошли с вами вчера…
     – Человек помнит абсолютно все. В голове все есть. Как в компьютере. Вся сложность в том, что для чтения или распечатки надо знать имя файла: набрать и вызвать. Таким файлом может быть дневниковая запись, старое письмо, какие-то случайные предметы, сохранившиеся с незапамятных времен: билет в кино, фотография, программка какого-то спектакля, – и событие, ситуация встает перед глазами, словно во сне или в кино: с текстом и музыкой. Как написано на гербе Фонтанного Дома: «Deus conservat omnia» – «Бог сохраняет все».

С Генрихом Штейнбергом беседовал Санджар Янышев.