Александр КАБАКОВ. Маршрутка
Рассказ о том свете

     Многие не знают, чем отличается наша страна от других. Среди этих многих есть, конечно, несколько миллиардов иностранцев, уверенных, что Россия покрыта вечными льдами, сквозь которые с трудом пробиваются ростки клюквенного дерева, боеголовки советских ракет и нефтяные фонтаны. Посреди этой угрюмой, но величественной картины высится мавзолеум, где лежат рядом тела Лео Толстого, друга Ленина, и Федора Достоевского, великого русского поэта. А поверх всего тоталитарно, нарушая любые права человека, гремит музыка Петра Чайковского, замученного в ГУЛАГе, где не было никакой политической корректности, эбсолютли (и, скажем от себя, великому композитору действительно пришлось бы обитать под нарами). Только не думайте, что в наше время массовой информации, текущей буквально из любой розетки вместе с электрическим током и сетевыми дневниками, что-нибудь сильно изменилось. Разве что к истинно русскому, между классическим балетом и известным исключительно иностранцам тостом «На здоровье!», добавилась русская мафия, широко представленная в следственных тюрьмах Соединенных Штатов и Израиля, а также во Французских Альпах молодыми людьми с уже немодной трехдневной щетиной, рыжей или иссиня-черной и оттого совершенно библейской. Ничего другого нормальный иностранец, не славист и не работник спецслужб, про нашу с вами страну не знает и, главное, знать не хочет. А зачем ему? Картина мира сложилась, в ней нашлось место и общечеловеческим ценностям, и террористам, и правам некрофилов, и антиглобализму с глобализмом вместе, и России с ее загадочностью, состоящей в том, что национальные предпочтения склоняются не к легализации марихуаны, а к неведомому расширителю сознания под названием «запой»…
     Ну и хрен с ними, с иностранцами. Обидно другое: мы и сами не все про себя знаем. В частности, как было уже сказано, не совсем отчетливо представляем, чем именно отличается доставшаяся нам Родина от других стран, территорий, субконтинентов и регионов мира. Ну, что в ней есть такого, отчего и жить тут невозможно, и уехать, свалить навсегда так же страшно, как умереть? Что в этом вечно нелюбезном выражении неба и лиц; в этом климате, затрудняющем всякую деятельность, кроме тяжкого похмельного сна под серым светом, прущим сквозь лишенные штор окна; в этом раздольном пейзаже с недостроенными коттеджами под ключ и недоразвалившимся колхозным свинарником; в этом воздухе, по нормам Евросоюза не подлежащем вдыханию, в нашем свежем воздухе, на котором так хочется закурить, плюнув на всемирный идиотизм и жульничество борьбы с табаком на благо табачных компаний…
     Ну, так найдите же десять отличий! Или хотя бы одно, но главное.
     Ладно. Пока вы там копаетесь в подсознании, мы уже сделали эту работу. Как писали в рекламе на заре постперестройки, только для вас и за рубли.
     Внимание: главная особенность России заключается в том, что здесь все очень некрасиво – кроме того, что красиво необыкновенно. Если из России вынуть Кремль и кое-что в Замоскворечье, Невский со шпилем в дальнем конце и немножко набережной канала Грибоедова, залитый весенний луг с белой церковью, неотличимой от ее отражения в воде, и несколько десятков сверхъестественных красавиц, едущих в любую минуту в любом вагоне метро… ну, и еще кое-какие считанные по пальцам одной трясущейся руки наши эстетические вершины – то останется только грязь, серая тоска, недоделка как национальный обычай и художественный прием, сумрак как единственное время дня, года и жизни.
     Вот мы и видим маршрутное такси, стоящее перед уже скорым отправлением на краю торговой площади сравнительно небольшого, но и немаленького подмосковного населенного пункта.
     Описывать ли эту площадь? Описывать? Ладно, о’кей. Итак: справа прекрасный храм, обновленный в последние благословенные годы высококачественными финскими красками на деньги состоятельных прихожан, живущих в недостроенных коттеджах под ключ. Слева – мини-маркет, прежде носивший простое, но красивое имя «сельпо», а теперь обложенный снаружи искусственным облицовочным камнем из еврокартона и имеющий внутри ассортимент, какого не было в обкомовском распределителе. Между этими памятниками эпох и, прежде всего, нашей великой эпохи воссоединения стилей, расположились стеклянные ларьки с чем угодно и машины-такси волжского и узбекского производства. Таксисты коллективно курят в ожидании заветного, единственного, выгодного пассажира – прочим же отказывают. Вокруг таксистов с таким же озабоченным видом бегают местные собаки, тоже не зарабатывающие по мелочам, а живущие большою мечтой.
     И все это – грязное, заляпанное бурыми брызгами родной земли до самого верха, безнадежное, несколько косоватое, со щелями, заклеенное газетами изнутри, покрашенное невыносимой салатовой, падла, краской!..
     Господи, за что же это нам? Чем провинились мы пред Тобою, что судил нам жить среди нас же, в изуродованном нами же отчаянном мире распада, в неустройстве и безобразии нашем же…
     А тем и провинились, козлы. Работать надо, поняли – нет? Ну, и все, весь базар, зачехлили тему.
     А кто же набил тем временем эту маршрутку до неположенных четырнадцати, а потом и до невообразимых шестнадцати человек? Кем там представлены москвичи и гости столицы и области, из кого мы наберем персонажей нашего рассказа?
     Извольте.
     Водитель, приезжий славянин Владимир. Права всех категорий, за рулем сутками, потому что надо быстро заработать и отослать через банк, отстояв полдня в очереди, почти все туда, домой, где свобода, независимость и никакой работы, где маманя с сестрами и вся, в общем, известная любому мелодрама – ну, в газетах каждый день пишут. Автомобиль «газель» в его пассажирском варианте ненавидим Владимиром отчаянно, потому что, сука, ломается все время и лишает заработка. Пассажиров Владимир тоже не любит, потому что среди них встречаются такие – злее духов, да и сами духи тоже встречаются. Еще Владимир ненавидит свою независимую власть, всех черных и ментов, конечно, но не всех, а только беспредельничающих. Он курит в водительское, всегда наполовину открытое окно – поводок порвался, и стекло застряло. Едкий курительный дым ползет слоями наружу, приемник, подвешенный для удобства к рваному потолку кабины, поет про братву, а Владимир смотрит куда-то в сторону, прищурившись. И если зайти сбоку и напороться на его взгляд, то сразу поймешь, где он служил действительную и кем.
     Сразу после водителя назовем дам, сидящих в салоне транспортного средства. Ледиз, как говорится, фёрст.
     Вот две женщины, Нина и Лида, занявшие переднее сиденье спиной к предстоящему движению. Приехали они в столичные края из братской бывшей республики, ныне деспотии. Работают они… Ну, в общем, нельзя сказать, что эта работа им не нравится. Вопреки распространенному гуманистическому мнению, этой работой женщины (редко, но и мужчины тоже) занимаются не только из крайней нужды и беспросветности, с отвращением и муками, но и по природной, не скажем душевной, склонности. Потому что из нужды можно торговать на вещевом рынке, сидеть со старухами, мыть подъезды, а можно и по-другому определиться, на работу тоже физическую, но совершенно другого рода. Которая подходит некоторым как по внешним данным – что не в первую очередь, так и по темпераменту – почти в ста из ста. А отсутствие его, темперамента неутолимого, никакими красками и одеждами, даже чисто турецкими, а не поддельными китайскими, не скроешь. Потому что одежда, сами понимаете, дело временное, краска тоже до первого пота, а желание – оно либо есть, либо нет, причем неплохо, чтобы было оно все рабочее время.
     В общем, Нина с Лидой приезжали в пригород как бы на работу вахтовым методом, поскольку здесь был большой неудовлетворенный спрос в лице строительных рабочих, занятых возведением коттеджей под ключ и сопутствующего торгово-развлекательного центра «Торгово-развлекательный посад» в древнерусском лабазном стиле и со всеми топовыми брендами мирового рынка. Женщины отработали подряд две смены, считай, и сейчас, надо признать, ноги у них слегка трясутся и вся кожа дергается – хорошо, ничего не заметно в сидячем положении.
     На других обитых клочьями искусственной кожи-кирзы лавках, как стоящих поперек салона, так и вдоль правого борта, тесно расселись именно упомянутые строители, собравшиеся в город с целью уже описанной отправки через банк денег семьям и вообще в ежемесячный выходной погулять. Хотя, конечно, такие прогулки могут кончиться плохо – ладно, если мальчишки босоголовые налетят и убежать успеешь, а можно ведь и в обезьяннике насидеться, покуда хозяин выкуп не привезет, от ментов не убежишь… Но и никогда не гулять тоже обидно, разве не люди они совсем? И вот сидят в маршрутке, не глядя на этих женщин, на которых теперь смотреть стыдно, Насрулло, Магомет, Илья, Роберт Месропович, еще один Магомет, из бывшего города Ленинабад, Реваз, Руслан, Аслан, Рамазан и еще один мужчина, его не видно за спинами. Вот они сидят в маршрутке, готовые ко всему. Хоть к поголовной проверке регистраций по две тысячи с человека; хоть к налету пацанов с бейсбольными битами, с битами – это круто, как америкосы, не то что раньше с заточками и арматурой; хоть к депортации в двадцать четыре часа с таможенным выпарыванием из подкладок всего накопленного…
     Кто же еще есть в машине «газель» типа микроавтобус? Ну, кроме перечисленных гостей столицы и окрестностей, нелегальных иммигрантов, топчущих нашу священную землю, поливающих ее своим потом, и трудовым, и любовным, а иногда и кровью – вместо нас… Собственно, местных всего только три человека. Давно натурализовавшийся, еще в качестве зоотехника существовавшего здесь некогда совхоза, Владас Егорович Полушкинас, совершеннейшая ныне пьянь рваная, без смысла и цели передвигающаяся с места на место в северо-западных окрестностях Москвы. То есть это неправильно: со смыслом и целью, потому что всегда как-то так получается, что где-нибудь ему да нальют. И он там и заснет, а как только проснется, так тут же едет на поиски нового целебного источника – и ведь находит! И денег с него почему-то никто не берет за проезд, даже недобрый водитель Владимир. В смысле, чего возьмешь с такого алконавта, тем более, он чухна. Второй неопределенного статуса человек в маршрутке – здешний, поселковый подросток-юноша, имя которого нам неизвестно, да, собственно, и не имеет значения. Обычный подросток лет двадцати двух – в широких штанах, узкой куртке, бейсбольном картузе и с наушником, точнее, внутриушником, из которого громким шепотом раздается модная музыка на грубые слова. Откуда появляются такие подростки по всей стране, включая самые экономически проблемные ее области и края – с навороченными мобилами, эмпэтри плеерами, в дорогой некрасивой одежде? Кто ж знает. Как-то возникла новая порода, у них даже прыщей почти нет. Надежда страны. Цвет общества. Видеть их противно, но, надо отдать им должное, – они живые и еще долго будут живыми, а это большое дело, быть живым… Третьим же дополнительным к нездешним людям персонажем едет старушка Татьяна Ивановна, обычная старушка из коренных жителей, чем живет – неизвестно, у нее одна пенсия и дом без газа, но каждый день ездит в город, где имеет какой-то интерес возле станции метро «Улица 1905 года». И с этого интереса даже опохмеляет иногда внука Игоря, который в данный момент как раз стоит с таксистами, хотя сам никакого отношения к такси не имеет.
     Все, поехали. Дернулись, выпустили дополнительно к сигаретному, исходящему от Владимира, автомобильный дым от газовского мотора, тяжело вывернули на дорогу, расталкивая наглые иномарки и жигулевскую пузатую мелочь – и рванули.
     Знаете ли вы, как ездят подмосковные маршрутки? Нет, вы не знаете, как ездят подмосковные, да и московские маршрутки, да и вообще «газели», да и все, кто ездит по дорогам нашей любимой страны, вечно поминаемым бесталанными ораторами наряду с дураками, причем цитата приписывается иногда Ломоносову, но чаще, натурально, Пушкину… Если бы вы по-настоящему узнали, каково ездить по нашим дорогам, то уже на месте вашего ДТП, на смятом ограждении, висел бы сейчас пыльный венок, вот что я вам скажу. А покуда вы живы, не считайте себя опытным российским ездоком – постигнуть эту науку при жизни невозможно.
     Вот едет наша маршрутка, обгоняя справа, по обочине, сверху и под землей все, что можно обогнать, включая не виданное нигде в мире, только на дорогах ближнего Подмосковья, чудо – месяц не мытый «мазератти»… Вот едет она, подрезая и будучи подрезаемой, уходя в занос и виляя тупым, грязным до крыши задом, протискиваясь в щель между двумя такими же, пересекая две сплошных, три сплошных, все на свете сплошные… Вот дремлют в салоне женщины как бы легкого, а на самом деле совсем нелегкого поведения… Вот клюют носами гастарбайтеры, совершенно незаслуженно получившие в России это немецкое общее прозвище вместо своих отдельных тюркских и других восточных имен, какие уж гастарбайтеры стали бы так жить… Вот сваливается на пол и продолжает там наслаждаться жизнью натурализовавшийся до полной нечувствительности к окружающему прибалтийский выходец… Вот трясет головой под шуршащую в ушах музыку подросток, наше будущее… Вот старушка Татьяна Ивановна одна бдительно смотрит в набегающую даль…
     Одна, потому что давно уже, минуты три, как задремал и переутомившийся в погоне за сверхурочным заработком водитель Владимир, так что маршрутка едет сама по себе, потом выезжает на встречную, потом въезжает в «КамАЗ», потом загорается, потом всё.
     Шестеро на месте, четверо до приезда «скорой», остальные в больницах – некоторые не приходя, а другие прийдя и помучившись. Кошмар.
     Совершенно не собирался автор описывать такой страшный случай, а что сделаешь, если водители на маршрутках пашут по четырнадцать часов, принося прибыль хозяевам и стремясь заработать как можно больше.
     Однако тут не в самом случае, о котором вы, несомненно, слышали в телевизионных новостях, дело.
     А дело в том, куда они все попали после смерти.
     Они же все до единого верили в загробную жизнь, по разным описаниям представлявшуюся им разной, но верили! Даже подросток, который чего-то такое слышал про реинкарнацию и повелся на это. Не говоря уж о приезжих правоверных рабочих, старушке Татьяне Ивановне и грешных женщинах, которые, осознавая свои грехи, верили особенно сильно. А спавший на полу пьяный бывший зоотехник вообще когда-то был католиком и тайком ездил из своего совхоза к исповеди, еле нашел храм где-то в районе Кировской…
     Но надо учесть, что люди они все были простые, как правильно верить не знали, поэтому попали все вместе просто туда, куда хотели.
     Там Насрулло снова стал работать инспектором в районном отделе народного образования.
     Там один Магомет пошел сборщиком на свой завод строительного оборудования, а другой – товароведом в свой магазин «Лаки, краски, хозтовары», и больше они уже не видались никогда.
     Там Роберту Месроповичу светит статья за частное предпринимательство, Илья сидит в глухом отказе, а Реваз, Руслан, Аслан, Рамазан и еще один мужчина сидят на корточках у стены городской автобусной станции – просто так, через час придет автобус из областного центра, все уважаемые люди пойдут в хинкальную кушать.
     Там Татьяна Ивановна служит сестрой-хозяйкой в профилактории райисполкома, Нина работает старшей пионервожатой, а Лида учится в десятом и гуляет с другом брата.
     Там зоотехник Полушкинас рискует строгим партийным выговором, пробираясь от Кировской по переулкам к исповеди.
     Там Владимир воюет в десанте, и наколка «Кандагар 86» еще свежа на его плече.
     Там без крестов осыпается храм,
     утром в сельпо завезли пристипому,
     дембелю редко, но пишут из дому:
     все еще живы, хотя уже там…
     В сущности, ничего такого особенного, мистического или даже просто фантастического в этом рассказе нет.
     Маршрутки, должен я вам сказать, бьются все время.
     А страну – ту, большую, которой нет и никогда уже не будет, – очень жалко. Райкомов и даже районов не жалко, а страны не хватает. Это же надо! Все у нас не как у людей, у всех жизнь после смерти еще впереди, а у нас уже прошла.
     Другое дело, рай то был или ад, тут мнения расходятся. По этому вопросу у нас нет общественного согласия и примирения, консенсуса нет, товарищи.
     Да никогда, скорей всего, и не будет. Поскольку не любим мы друг друга, ни ближнего своего, единокровного, ни дальнего, приезжего, – никого.
     В общем, господа, все это чрезвычайно огорчительно. И если кто хочет в этом месте прослезиться, то и автор с ним. Где нет ни болезни, ни печали, ни вздоха…