Елена РЫЖОВА

Стихи

---

		Рождение Зачем душа моя стремилась превоплотиться на Земле? Куда рвалась? – Крылами билась, спускалась к людям, осмелев. С небес украдкою глядела, найдя просвет меж облаков, – кого узнать в толпе хотела средь негодяев, дураков? Какое зло ее прельстило, от райской жизни отвратив? – Земное счастье поманило, любовью сердце отравив. Вы видели? – Звезда упала! – Застыли люди, не дыша. Нет, не звезда – мне неба мало! – то вниз неслась моя душа. Осень В природе – четыре времени года. Из них я выбрала самое грустное: листвою с деревьев течет позолота и дождь качает серебряной люстрою. Сад опустел, притихший, разграбленный. Птичьих оркестров смолкли созвучия, и дворник, устало ворочая грабли, сгребает последнее золото в кучи. Пройдусь по аллее как будто по кладбищу – забыты людьми золотые могилы. Зачем я пришла сюда? Что здесь ищу я? – Наверное, лето свое схоронила… Ветер. Концерт ля-минор Сверху Ветер скликает народ, пробует голос, берет аккорд, тронув струну телеграфной линии, – не проходите, пожалуйста, мимо! Интеллигенты, снимите шляпы – здесь пред вами почти Шаляпин! Голос его безупречней кристалла, а привокзальная площадь – Ла Скала. Музыка Моцарта, Баха, Бетховена – репертуар для души очарованной. «Браво!» кричите, дарите букеты – эти последние прелести лета… Публика ежится, спины горбатит, думает только о мягких кроватях, об одеялах и жарких каминах, каждый мечтает о чае с малиной. По одному, с напускной неохотой, люди ныряют в рукав подворотни. Слепит глаза неоновый свет – Ветер поет, а зрителя нет… После концерта в унылых кулисах он уничтожен, раздавлен, освистан… С горя напился и горе постиг, лег в оркестровую яму и стих. Вальс Безупречный утратили глянец затонувшей листвы корабли. Мы последний исполнили танец, в полушаге кружа от земли, улетая, скользя, возвращаясь – вальс на цыпочках, танец «на бис», – восхищаясь, любя и прощаясь, и под музыку падая вниз… Круг за кругом на кончиках пальцев, черный фрак, белоснежный подол – мы последний исполнили танец, дотянувшись до верхнего «до». Через миг замолчит фортепиано, отдыхает в углу контрабас, только ветер развязно и пьяно аплодирует, мучая нас. * * * Наши служебные отношения завязаны на Интернете, файлах и прочем; коротеньких письмах, силою притяженья отправленных по электронной почте; на редких звонках телефонных, встречах за чашкой крепкого кофе, и только по делу; на многозначности пауз – феноменов речи, – натянутых тетивой до предела, и на флюидах; в процессе общения на соблюдении условностей и приличий… Быть может, наши служебные отношения со временем превратятся в личные?.. * * * «Мне нравится, что Вы больны не мной…»        М. Цветаева   Мне нравится, что Вы в виртуальной реальности пребываете. Вы – человек прогресса, а я все читаю книжки, болтаю банальности, – у нас с Вами разные интересы. Мне нравится, что между нами дистанция и можно варьировать амплитуду движений. Вам это не кажется странными танцами? – Да, все зависит от воображения… Мне нравится, как Вы учтиво умеете принять пальто, предлагаете кофе, и как Вы умело собою владеете – невозмутим Ваш готический профиль. Мне нравится, что Вы не из тех, кто спрашивает о бывших любовниках и партнерах. Как Вы, я в мыслях людей раскрашиваю в любые цвета, лишь бы только не в черный. Спасибо за то, что вы не переходите границы моих необъятных владений, что Вы без меня свое время проводите, не ищете точек соприкосновения. Спасибо, что наши привычки и слабости не пересекаются в плоскости быта. И все же… при нашей чудовищной разности Вы просто меня безоглядно любите. * * * Горбун индейский, плутоватый бог меня дразня и зля, серьгой качаясь в ухе твоем (опять во всем ищу подвох и объяснение тому, что я не в духе!), цепляется за прядь твоих волос, нашептывает непристойности и сказки, играет (я бешусь, но безголос) на флейте песенки и расточает ласки… Я вне себя, я пялюсь как дурак на мочку уха твоего (горбун, ответишь!); в душе и в мыслях – полный кавардак… Его ловушка – трюк! – и мой отныне фетиш… * * * Вокруг меня очерчен круг из Ваших сильных рук – я в их кольце, а на крыльце капели мерный стук. Совой в окно влетает ночь – сквитаться иль помочь? И медлит час, спасая нас, но чувств не превозмочь. И сердце падает без мук как яблоко из рук, – его не жаль: одна печаль, что разомкнется круг… Сон Водяною лилией быть – лоб горячечный твой остудить, лепестками – тебе на грудь и уснуть… И русалочьи видеть сны – они путаны и странны, и молить, чтоб зажгла любовь рыбью кровь. И смотреться в лицо Луны – что-то скулы ее бледны? Так же призрачен поцелуй водных струй. * * * В глухую ночь собаки тихо плачут, и тонет лунный круг в воде стоячей, и матери детей от сглаза прячут, и видящий становится незрячим. В глухую ночь молчат лесные птахи, не бродят волки, рыси, росомахи, а только страхи, рыщут пищу страхи… Рука немеет, руша крест на взмахе. * * * Если случится непоправимое и все твои ангелы не смогут помочь, душа моя, преодолев великие мили, принесет облегченье тебе, рассекая ночь. Она на колени у края постели опустится в самый твой смутный час и будет молить, чтобы мы уцелели и ныне, и присно, и просто сейчас… Она обоймет тебя всею любовью, что накопила от первого дня, и в эту ночь непроглядную, совью к свету вернет тебя с самого дна. Когда же забрезжит надежда на лучшее, обычным кошмаром покажется ад, душе моей грешной, больной и измученной хватит ли сил возвратиться назад?.. Кошечка Что нужно домашней кошке? – Любви и ласки немножко, чтоб был у нее хозяин и в ней бы души не чаял. Придет он усталый с работы, а кошка уж трется о боты. Забыв о вчерашних волнениях, возьмет он ее на колени, и кошка до боли привычно ему на ушко промурлычет о том, как весь день у окошка скучала домашняя кошка, ждала терпеливо хозяина и даже всплакнула нечаянно… Хозяин ее приласкает, и сразу на сердце оттает… Как только пригрезится ночка, кошка свернется клубочком, рядом с хозяином ляжет, чудесную сказку расскажет. Пусть стынет на кухне ужин – им больше никто не нужен. Не каждому – счастье в лукошко, но каждая женщина – кошка. Ночь Незаметно за дюнами скрылось солнце – странствующий монах. Чаша ночи к Земле наклонилась на великих небесных весах и рассыпала звезды как зерна, и посеяла добрые сны. Отразили созвездья озера, и замедлили поступь часы… Колыбельная (1) Баю-баюшки-баю, крохе песенку пою. Спи, малютка, засыпай – ты во сне увидишь рай. В небе ангелы кружат, тихо крыльями шуршат, надувают облака – их дорога далека: за моря, за океан – бесконечный караван. Там за тридевять долин дремлет солнце-исполин. Там гуляет кот Баюн, баю-баюшки-баю. Он качает колыбель там за тридевять земель. В колыбели кроха спит, ангел сон ее хранит. Баю-баю-баю-бай, только детям снится рай… Колыбельная (2) Одолев курантов звон, прилетела птица Сон, фиолетовым крылом дом укрыла, как зонтом, – сквозь него мерцанье звезд – тусклый бисер, звездный мост над небесною рекой, разливающей покой. Ветер спать послушно лег. Спят пчела и мотылек, стрекоза и махаон. Спит в зоопарке серый слон. В океане дремлет кит. На диване котик спит. Спит осина, спит трава, да и нам с тобой пора… * * * Я ночами не спала – песни пела, их другая отняла – перепела. Про любовь и про печаль плачи, марши – только ты не замечал в песнях фальши… Вокруг пальца обвела очень просто, только ты не распознал вероломства. Что ей совесть? – Не Устав, все потеха. Голос мой далеким стал словно эхо. Не услышишь, не спасешь – божья воля – переступишь, перейдешь жизнь как поле… Ссора Ты говорила, истерически всхлипывая. Я молчал, подбирая слова. Ты обвиняла, упреками сыпала. Я смотрел сквозь тебя на бульвар, на людей, идущих куда-то мимо – я так хотел бы быть среди них! – а ты, размазав остатки грима, продолжала оплакивать нас двоих. Ты все ждала, молчанию внемля, надеясь услышать «люблю», «прости», а я, словно дерево, вросшее в землю, хотел и не мог от тебя уйти…
	* Ordnung – порядок (нем.).	* * * «…каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европы…» Д. Донн   Был один человек. Однажды его не стало. Не умер он (имярек). Просто ушел. Устало зима замела следы: ordnung*. Стерильно. Чисто. Снег – это соль воды. Дни – календарные листья. Один человек ушел – меньше осталось суши. Город мой сокрушен – камня на камне… разрушен.
		Местоимения Мы – это лучше, чем Я, чем Ты. Местоимение имело место, пока не рухнули все мосты и в монастырь не ушли невесты. Просто по сути: любить, разлюбить – разница лишь в обычной приставке, а в ощущениях… как объяснить? – как будто бабочка на булавке. * * * Есть люди с особо чувствительной кожей – их лучше не трогать. Они не похожи на всех остальных. Они носят перчатки, скрывая на коже следы-отпечатки лилового цвета от чьих-нибудь пальцев, бесцеремонных в иной ситуации. Они опасаются солнца в зените. Обычно, надев толстый вязаный свитер, выходят из дома по лунной дорожке пройтись; и не любят, когда понарошку, когда просто так, не всерьез, не надолго. Болезненно чувствуют взгляды-иголки и крошево слов. Они прячут обиду в глубины глубин, но по внешнему виду спокойны они, как застывшая глина, лишь губы поджаты и паузы длинны. Они уязвимы, они интересны; и будьте чутки и внимательны, если вы их приручили: они не похожи на всех остальных – они чувствуют кожей. Комната Четыре стены и четыре угла, окно, за которым на выбор сезона сиротски раздетых берез пугала, снега, или триумф зеленого звона. Напротив окна дверь в иные миры, хотя этой цели другие ворота служили бы лучше квадратной дыры, ведущей в «удобства» одним поворотом. Вернемся же в комнату. Лампочки глаз луну побеждает по силе накала, однако, в полуночный гибельный час не лампы заблудшей душе не хватало. Земля – это пол, небеса – потолок (какими же низкими кажутся выси!), в окно – перспектива, но глаз недалек, а дом – это тела последняя пристань. Не будем о грустном. Мы есть – стало быть и с нами великая свалка предметов, на рифах которой разбилась о быт любовная лодка любого поэта. В шкафу необъятном костюмы, манто по моде, что в возрасте выглядит странно, – все это со вкусом надетое, в тон, срывалось и мялось в преддверье дивана, видавшего виды, имевшего вид достойный пера героической саги, который в утробе пружинной хранит крещендо последней победной атаки. Бои отгремели. Рассеянный взор, в уме вычисляя возможные жертвы, застыл, созерцая цветной коленкор на книгах о вечной любви и о смерти. Напротив дивана, конечно же, стол, как люди, хмелевший во время застолий, и скатерти мятый неровный подол нескромно показывал тонкую голень, дразня, приглашая удобнее сесть в одно из стоящих поблизости кресел и там чепуху несусветную несть – легко с языка, неуемно, нетрезво… А пол, потолок и четыре угла, и вещи внутри будут точкой опоры до тех пор, покуда не ступит нога за край бытия, на другие просторы. Легко человеку уйти, умереть и дом постороннему типу оставить, а комната будет скорбеть и скорбеть, являя хозяину долгую память. * * * Богу – богово, а человеку? – Перейти поле, пересечь реку, подняться на холм, вглядеться в небо – Богу в глаза – и понять, что не был ты никогда властелином судьбы, зря суетился, вставал на дыбы, шел напролом, сухожилия рвал, и не на жизнь, а на смерть воевал с Богом на равных – один на один, веря по-детски, что непобедим… Последний день Как листья желтые с ольхи слетают с губ моих стихи, приходят сны из чепухи, и пахнут горькие духи, и колют воздух как игла, но тень прозрачная легла на книги, платья, зеркала в тот день, когда я умерла. Жизнь после жизни Я лежу под землей, а по небу плывут облака. Сквозь меня прорастает трава и плакучие ивы, а тоска в моем сердце как птичий полет высока и такая внезапная, словно нахлынувший ливень. Быстро гаснет огонь, угли медленно тлеют в золе… Если что-то не так, все равно огорчаться не стоит. Может, в следующий раз, когда я появлюсь на Земле, все исправлю ошибки, и жизнь по-иному построю. Канун Рождества Ни зверья, ни жилья в этой вьюжности – бродит эхо одно по окружности, глуше голос его от натужности, да растет ощущенье ненужности. В глухомань манит лес суеверьями, заплутали волхвы меж деревьями. Занесет вьюга белыми перьями в пляске смерти следы – дело времени, усыпит колыбельною песенкой, но в безмолвии чуда предвестником с неба спустится ангел по лесенке и замрет под звездою рождественской… * * * Я на Земле с обратной стороны – другие берега, открытые Колумбом, где речи чужеродны и странны и пробуют слова на вкус с опаской губы. Здесь небо выше, солнце – горячей, и словно чудом из тюрьмы сбежавший узник, – душа при попустительстве ночей спешит, укутанная в черный бархат блюза, упущенное время наверстать и ароматом бугенвиллий грудь наполнить; как книгу впечатления листать потом, чтоб долго-долго эти ночи помнить, хранить в глубинах раковин ушных шум океана, шорох пальм и окрик чайки и понимать, как мелочи важны, и, покидая Рай, не впасть в отчаяние. И больше не искать Седоны след на карте мира словно тень Фатаморганы – нет прошлого и будущего – нет, и настоящее мифически обманно. Что остается? – Будней череда – Грустить и смешивать из времени коктейли по памяти; поплакать иногда, но чаще – танцевать под флейту Кокопелли. Bazaar Del Mundo Зима, скорей похожая на лето, и сумерки вокруг «Bazaar Del Mundo»… В фонтан на счастье сыпались монеты, и растворялись в вечности секунды; и таяла в бокале «маргарита» – позвякивали льдинки-кастаньеты, и каждый был немного сибаритом «под градусом» на краешке планеты. И каждый был немного оптимистом, и жизнь казалась близкой к идеалу… Позвякивало звездное монисто о краешек стеклянного бокала. Как будто подзадоривая праздник, в бокал с небес соскальзывали звезды, и мир огромный и разнообразный для каждого был, как подарок, создан. Сто тысяч лет назад, а может больше, Земля, покачиваясь, вышла на орбиту, а мы, смотря на мир немного проще, потягивая, пили «маргариту»…