Д.К. Равинский
В поисках ответов на «вечный вопрос»

[ Матвеев М.Ю., Равинский Д.К. Образ библиотеки в произведениях художественной литературы: Лит.-социологич. очерки / РНБ. – СПб., 2003. – С. 115-127 ]

     По мнению одного из авторов, обратившихся к проблеме воплощения библиотечной профессии в американской массовой культуре, наиболее влиятельны два образа: один – «маленькая старушка с волосами, стянутыми на затылке в пучок, в очках с проволочной оправой и с торчащими из прически карандашами»; другой – «нервная старуха – любого пола – близорукая и задавленная, съежившаяся за столиком, где она проставляет на книги штампы» (1, с. 251).
     Другой автор сформулировал господствующий стереотип таким образом: «Навеки среднего возраста, незамужняя и, как правило, некоммуникабельная, она существует для того, чтобы гасить проявления непосредственности, резким голосом или шипением призывая молодежь к порядку. Ее единственными занятиями кажутся проверка сданных книг и собирание штрафов за просроченные книги. Для нее лучше было бы, чтобы книги оставались на полках, где их не порвут и не запачкают. Здесь, за столом книговыдачи, она и будет оставаться, ставя штампики на книги, пока не уйдет на пенсию». (Там же, с. 253)
     Нетрудно понять после этого, почему библиотекари так остро – острее, чем большинство других профессиональных сообществ, – воспринимают проблему имиджа, общественных представлений о профессии. Неслучайно эта проблема стала предметом международного исследования, проведенного десятилетие назад под эгидой ИФЛА (См. 2).
     В 1909 г. слово «стереотип» впервые было употреблено библиотекарем, жаловавшимся на изображение его профессии в художественной литературе. В начале 1980-х гг. исследователь, обратившийся к теме «имиджа библиотекаря», написал знаменательные строки: «как профессионалы, сегодня мы не подошли к решению самых важных и мучительных профессиональных вопросов ближе, чем мы были в 1876, 1907 или 1962 годах. Проблема нашего имиджа будет актуальна и, вне сомнения, не ближе к решению, в течение ближайшего десятилетия или двух, чем теперь. Мы просто будем располагать более значительным массивом фольклора и литературы для изучения» (3, с. 849).
     И действительно, проблема имиджа, общественных представлений о профессии принадлежит к числу «вечных вопросов», заботящих библиотекарей в разных странах – образы библиотеки и библиотекарей в художественной литературе лишь один из аспектов этой проблемы. Представляется важным рассмотреть, как осмысляется эта проблематика западным – прежде всего американским – библиотечным профессиональным сообществом. Нашими западными коллегами накоплен большой опыт осмысления болезненных социальных проблем, в изобилии присутствующих в библиотечной сфере. Важно решить, что в этой проблематике специфично для западного общества, а что требует внимания и со стороны российских библиотекарей.
     Можно выделить три аспекта проблемы, которые беспокоят библиотекарей:
     1) в обществе сложился устойчивый стереотип «типичного библиотекаря», окрашивающий восприятие профессии в определенные тона;
     2) общество находится во власти этого стереотипа, не слишком стремясь узнать, в чем, собственно, заключается библиотечная работа;
     3) непонимание реального характера этой работы определяет недостаточное признание со стороны общества важности библиотечной профессии, что проявляется как в низкой оплате, так и в низком социальном статусе.
     Не составляет, к сожалению, труда найти примеры, иллюстрирующие эту проблему. Ограничусь двумя, представляющими разные общественные системы. Письмо, опубликованное некоторое время назад в американском «Library Journal», открывается следующим пассажем: «Я молодой человек 28 лет, которому выпало быть библиотекарем. Я называюсь компьютерным аналитиком, компьютерным техником, компьютерным таким, компьютерным сяким, но по сути я – библиотекарь. Когда люди узнают, что я библиотекарь, они просто обалдевают. Некоторые говорят: «О, у вас, наверно много времени для чтения». Другие попросту смотрят на меня, не зная, что сказать. Я предполагаю, что не вполне соответствую их представлениям о библиотекаре. Отзывы, услышанные мной в барах и дискотеках, еще более интересны, но по большей части не могут быть воспроизведены в печати (4, с. 57).
     Интересно сопоставить это с высказыванием, принадлежащим советскому руководителю – безусловно, одному из самых интеллигентных и начитанных, – А.Н. Косыгину. На дне рождения своей дочери, занимавшей, как известно, пост директора Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, тогдашний премьер сказал – в передаче мемуариста – буквально следующее: «А как здорово, друзья, что Люська у меня директор библиотеки! Какая это хорошая работа! Вот пойду на пенсию, обязательно стану работать в библиотеке, буду сидеть и книжки почитывать. Красота – сиди и почитывай» (3, с. 243).
     Социологические опросы показывают в общем позитивное отношение американцев к публичным библиотекам, правда, скорее платоническое. Опрос, проведенный фондом Гэллапа в 1975 г., выявил, что 87% взрослых жителей штата Нью-Джерси «считают очень важным наличие публичных библиотек». Правда, тот же опрос показал, что только 31% респондентов записан в библиотеки (6, с. 12). Оживленные споры в библиотечной среде вызвал опрос, проведенный фондом Бетона. Респондентам предлагалось оценить работу публичных библиотек по пятибалльной шкале: прекрасно – хорошо – удовлетворительно – плохо – ужасно. Подавляющее большинство опрошенных выбрали вариант «превосходно» («wonderful»). Это, кстати, вызвало со стороны некоторых библиотековедов заявления о том, что в условиях, когда из года в год снижаются ассигнования на публичные библиотеки, сокращаются программы и т.д., такое благодушие должно скорее удручать, чем радовать.
     Несколько лет назад был опубликован материал, вызвавший горькое чувство у наших американских коллег. В электронном приложении к респектабельной газете «Уолл-стрит джорнэл» появился рейтинг профессиональных занятий, выведенный на основании нескольких факторов: зарплата, возможность продвижения и т.д. В этом списке из 250 занятий библиотечное дело оказалось на 245-м месте! Важно подчеркнуть, что дело здесь не в зарплате: проведен и специальный рейтинг оплаты, в котором библиотекари заняли 108-e место из тех же двухсот пятидесяти. (7) Это тем более обидно для библиотечных работников, что они, несмотря на низкую зарплату, достаточно высоко оценивают свою работу. «Часто можно констатировать, что работа в нашей сфере меньше вызывает стресс, чем в других сферах. Это, вероятно, объясняется тем, что наша работа меньше связана с прибылью и конечным результатом, менее структурирована и бюрократизирована. Это не означает, однако, что у нас предъявляется меньше требований. Наша работа требует призвания, совершенства выполнения, личностного подхода к клиенту – качеств, которые просто не могут быть измерены популярными в нашем обществе способами измерения – обычно в долларах и центах». (8)
     Можно наметить в американской библиотековедческой литературе последних полутора десятилетий два подхода к проблеме статуса библиотечной профессии. Один можно условно назвать социологическим, второй же – философским или метафизическим.
     Социологический подход концентрируется прежде всего на проблеме профессионализма. В статье социолога Дж. Эббота (9), ставшей своего рода вехой в осмыслении этой проблематики, утверждается, что социологии профессий еще предстоит осмыслить быстро меняющийся мир библиотечного дела. Согласно сложившимся в социологии представлениям, профессия в полном смысле слова – это организованное сообщество экспертов, прилагающих к решению конкретных проблем эзотерическое, доступное только профессионалам знание. Профессии располагают системой инструктивных материалов и системой обучения, наряду с посвящением через экзамен и другие формальные процедуры. Считается, что профессии вырабатывают собственные этические кодексы или правила поведения. Наконец, представители профессий – обычно независимые, вольно практикующие специалисты, получающие не фиксированное жалование, а гонорар, размер которого зависит от успеха или неудачи профессионала. Понятно, что хрестоматийными примерами профессионалов в подобном смысле являются адвокаты и врачи. К полупрофессиям же относят социальную работу, школьное преподавание и – библиотечное дело. Можно найти и более простое, но выразительное разделение. Согласно афористическому определению социологов Ричарда и Иды Симпсон, полупрофессии, к которым они относят и библиотечное дело, это профессии «сердца, а не ума».
     В последние десятилетия популярным стало рассмотрение библиотечного дела в ряду «женских сфер занятости». Некоторые авторы полагают, что библиотечное дело стало для американских женщин второй половины XIX в. своего рода развитием «социального домоводства», популярного в то время среди образованных женщин среднего и высшего классов. Социальное домоводство представляло собой экспансию традиционных для женщин занятий домашней сферы – воспитания, обслуживания, попечения – в более широкий мир, где доминировали мужчины, чьи профессиональные достижения воплощали характерные для капиталистической эпохи достоинства: хватку, властолюбие, стремление пробиться наверх и т.п. Библиотечное дело поэтому рассматривалось в ряду «женских обслуживающих профессий». Поскольку библиотекари распространяют знания, а не создают их, и поскольку предполагается, что они стремятся удовлетворить потребности и запросы клиентов, то и библиотечное дело относят к числу «полупрофессий», обслуживающих клиентов, а не профессий, где клиентам предписывают, исходя из специализированного, сокровенного знания (как это делают, например, юристы или врачи). Последние относятся к «мужским», «властным» профессиям, в которых знание создают и контролируют; первые – к «женским», «слабым» профессиональным занятиям, где знание только распространяется в соответствии с запросами клиентов.
     Традиционно женщина-библиотекарь выступала как «хозяйка», «хранительница», создающая «атмосферу», но не знание. (Показательно, что феминистски ориентированные авторы всячески подчеркивают, что библиотекари определяют состав фондов библиотеки, осуществляют каталогизацию по системе, не всегда доступной пониманию читателей и т.д., т.е. реализуют профессиональное, экспертное знание, а не просто улыбаются и спрашивают «Что вы хотите почитать?».)
     В статье одной из феминистски ориентированных исследовательниц, Филлис Дейк, содержится глубокое суждение по поводу негативного образа, сложившегося в массовом сознании: «Статусные проблемы, с которыми библиотечная профессия сталкивается в американском обществе, связаны, возможно, с феминизацией этой профессии, но гораздо более тонким образом, чем просто потому, что библиотекари, в основном, женщины, хотя и это важно Связь в том, что антиинтеллектуализм, ассоциирующий книжность с женственностью, повлиял и на отношение к библиотекарям в обществе, где всегда высоко ценились мужские достижения. Кроме того, сколько бы ни произносилось: «знание – сила», люди, охотно предоставляющие знания и не получающие из этого прибыли, не будут восприниматься средними людьми как сильные и могущественные. (10, с. 460)
     Представляется, что здесь сформулирован более глубокий социологический подход к проблеме профессионального статуса, чем привычное противопоставление профессий и полупрофессий. Сам Эббот отмечает: положение адвокатов и врачей существенно отличается от классического, сформированного в XIX в., представления о касте профессионалов. В наши дни главенствующее положение заняли профессиональные сообщества, которые Эббот называет федеративными: объединяющие профессионалов с общим наименованием, но выполняющих разные функции. К таким профессиям он относит инженеров – образцовый пример; и ряд других, в том числе – библиотекарей. Федеративные профессиональные сообщества позволяют своим членам легче приспосабливаться к меняющимся тенденциям, и Эббот довольно оптимистично смотрит на будущее нашей профессии. Вместе с тем в последние годы растут доказательства того, что библиотечные работники располагают «экспертным», «профессиональным» знанием; это проявилось, в частности, в примерах возбуждения судебных дел против библиотекарей, не обеспечивших должный уровень информационной поддержки (см. 11). Сложилась и теоретическая концепция, обосновывающая «экспертный» характер библиотечного знания. Согласно мнению ряда исследователей, процесс поиска информации должен рассматриваться как сугубо индивидуальный и субъективный процесс, в котором другие люди могут выступать лишь в качестве посредников. Таким профессиональным посредником и является библиотекарь. Суть миссии библиотекаря состоит в том, чтобы войти в уникальный мир индивидуума, не просто помочь ему найти нужную информацию, но – понять его проблему, его глубинные потребности, определившие потребности в информации. Вот для того, чтобы выполнить эту миссию, библиотекарю и требуется владение высококвалифицированными диагностическими техниками. (12) Таким образом, библиотекарь оказывается одним из привилегированных профессионалов рубежа веков, сочетающим в себе умения психолога, педагога и информационного работника. Отдавая справедливость подобному подходу нужно признать, что, видимо, все-таки корень проблемы лежит в другом.
     В этой связи очень важным представляется обращение западных библиотековедов к философской традиции, стоящей за рамками философского позитивизма, заложившего концептуальные основы американского, да и европейского библиотековедения. Разумеется, не обошлось здесь без влияния классиков литературы XX в. – X. Борхеса и У. Эко, создавших притягательные образы «библиотеки как образа мира», но едва ли не решающей оказалась здесь роль М. Фуко. В журнале «The Library Quaterly» (по каким-то причинам именно это издание отрыло свои страницы для публикаций этого направления) в 1990-е гг. появился ряд статей, сформировавших новую философскую перспективу для развития библиотековедческой мысли. Среди них хотелось бы выделить статьи супругов Брэдфорд (1, 13), специально разрабатывающих тему статуса библиотечной профессии, и ее общественного имиджа. Брэдфорды четко сформулировали свою главную идею: представления о библиотеке и библиотекаре в современной массовой культуре (по крайней мере, американской), определены, структурированы образом страха. Вероятно, эта мысль вызовет недоумение у тех, кто помнит о многочисленных примерах смешных, жалких библиотечных работников, о которых шла речь выше. Однако Брэдфорды иллюстрируют свой тезис также многочисленными примерами, почерпнутыми из массовой культуры.
     По мнению авторов, дискурс страха проявляется в трех темах: 1) библиотека как храм; 2) унижение читателя; 3) библиотечная полиция.
     Библиотека как храм. Здание библиотеки само по себе есть символ. Библиотечная архитектура является частью «семиотически насыщенной коммуникации». В американской массовой культуре во многих случаях здание библиотеки выступает как нечто подобное католическому собору: большое, величественное и импозантное. Так, главный читальный зал Библиотеки конгресса – «Томас Джефферсон билдинг» – величественное здание с большим куполом, воплощает вполне определенную символику: «величественный позолоченный купол, увенчанный золотой башенкой, окружает библиотеку на Капитолийском холме ореолом страха и святости, обычно ассоциируемым с домами молитвы». Классическое представление о здании библиотеки связывается в представлении американцев с образом монументального сооружения, охраняемого мраморными львами или орлами или огромными бетонными урнами. Библиотека, таким образом выступает как ошеломляющее и подавляющее сооружение. В подтверждение этой мысли Брэдфорды приводят примеры из мультипликационного фильма «Pagemaster» и из романа С. Кинга «Библиотечная полиция», где библиотечное здание напоминает герою «огромный склеп». «Библиотека не нравилась ему; ему было не по себе – непонятно отчего. Это была, в конце концов, только библиотека – не застенок инквизиции».
     Наконец, в романе А. Азимова «Forward the Foundation» образ гигантской библиотеки особенно выразителен: «Галактическая Библиотека была самым большим сооружением на Трапторе (а возможно, во всей Галактике), значительно больше даже Императорского дворца, и она вся сверкала, как бы хвастаясь своими размерами и величественностью».
     Стоит добавить, что в библиотечной архитектуре подавляющая монументальность часто сочетается с еще одним фактором – возможностью наблюдения и контроля. В библиотеках Карнеги, например, кафедра выдачи книг помещена в центре читального зала, так что библиотекарь может наблюдать за всем, проверяя не только выдаваемые книги, но и читателей.
     Отсюда – переход ко второму аспекту «библиотечного страха» – унижению читателей в библиотеке. Брэдфорды приводят несколько примеров такого рода, почерпнутых из художественной литературы, (скажем, в «Выборе Софи» У. Стайрона героиня, пережившая немецкий концлагерь, неожиданно вспоминает охранника-эсэсовца при столкновении с библиотекарем, презрительно отметившим ее ошибку в имени автора). Подробнее скажем о выразительном эпизоде из голливудского фильма «Party girl» – название можно перевести как «Любительница вечеринок», «Тусовщица».
     Главная героиня фильма, Мэри, довольно безалаберная девица, задолжала за снимаемую комнату и вынуждена пойти работать. С отчаяния она устраивается в местную библиотеку на низкую должность. Камера показывает ее сидящей за кафедрой в читальном зале и, в лучших традициях стереотипа, проставляющей штампы на книги. Внезапно она замечает, что молодой паренек-читатель поставил на стеллаж книгу:
     – Простите, что вы делаете? – спрашивает Мэри.
     – Kто,я?
     – Да, вы. Вы поставили книгу на стеллаж?
     Паренек растерянно молчит.
     Голос Мэри становится саркастическим:
     – Вы, наверное, не знаете, что у нас тут своя система расстановки книг.
     Постепенно она начинает говорить все громче:
     – Вы подали мне замечательную идею! Давайте будем ставить книги без всякого порядка.
     Теперь она обращается ко всем, кто находится в зале:
     – Все слышат? Наш друг только что подал превосходную идею! Зачем нам тратить свое время на Десятичную классификацию Дьюи? Будем ставить книги, как кто захочет!
     Молодой человек затравленно смотрит, не говоря ни слова.
     Теперь Мэри кричит и бьет кулаком по кафедре:
     – Нам ведь все равно, правда? Разве это правильно?!
     Принципиально важно, что, по мнению авторов статьи, это превращение беспечной тусовщицы в цербера – не просто событие личной биографии, но проявление каких-то глубинных характеристик, присущих библиотечному миру.
     Третий аспект темы страха – библиотечная полиция, являющаяся к тем, кто не вернул во время книги, проявился не только в романе С. Кинга, но и в некоторых телевизионных шоу, клипах; например, в клипе под названием «Конан-библиотекарь» (по аналогии с «Конаном-варваром») и т.д.
     Вывод, который делают супруги Брэдфорд, звучит весьма знаменательно: «есть поразительное постоянство в том, что представление о библиотеке в массовой культуре определяется подспудной темой страха» (13, с. 322). Несколькими страницами далее они развивают свою мысль: «Библиотеки понимаются через образы контроля, склепов, лабиринтов, моргов, пыли, призраков, молчания и унижения. Исследовав изображение библиотек в массовой культуре, мы не видим библиотеки, ассоциируемой со светом, счастьем, комфортом и радостью. Даже если и попадается такое, это делается для контраста к превалирующей теме страха. Изображение энергичного и дружелюбного библиотекаря получает смысл лишь на фоне господствующего стереотипа – брюзжащей старой девы» (Там же, с. 325).
     И действительно, в зарубежной массовой культуре можно найти немало примеров, подтверждающих подобные выводы, причем это касается даже тех случаев, когда библиотека и библиотекарь показываются без ярко выраженной негативной окраски. Так, в качестве примера «дружелюбного библиотекаря» можно привести Руперта Джайлза из сериала ужасов «Баффи». Данный персонаж, безусловно, вызывает зрительские симпатии. Это классический тип кабинетного ученого с большими познаниями в своей области, неустроенной личной жизнью и коронной фразой «Я должен посмотреть об этом в своих книгах» (герои фильма даже заключают пари о том, сколько минут он сможет обходится без этой фразы). Однако и в данном случае все не так просто: у Джайлза, как оказывается, было весьма темное прошлое, да и должность библиотекаря для него – лишь прикрытие для основной работы (он – наставник Истребительницы вампиров). Столь же неоднозначно показывается в сериале и библиотека (ее основное назначение – служить источником информации об осаждающих город демонах и вампирах). В начале фильма – это школьная библиотека Саннидейла со специальным разделом книг по черной магии, стоящая прямо на вратах ада (Чертовой Пасти); впоследствии, после ее полного уничтожения в результате очередного Апокалипсиса, – библиотека оккультной литературы при магазине магических товаров «Волшебная шкатулка». При этом можно заметить несколько любопытных моментов: 1) библиотека служит своеобразным штабом, местом сбора главных героев фильма. С другой стороны, подобным местом в фильме является и кладбище; 2) персонажи фильма, отчаянно пытающиеся предотвратить конец света, вынуждены использовать знания, полученные из книг по черной магии. Реализация подобных знаний на практике приводит к весьма неприятным, а порою и вовсе катастрофичным последствиям; 3) овладение книжным знанием требует времени, а его у героев фильма нет, поэтому им чаще всего приходится решать проблемы собственными силами; 4) как оказывается, лучше получать нужную информацию «напрямую» (расспрашивая «дружественную» нечисть или выколачивая сведения из «недружественной»), чем пользоваться библиотекой и расшифровывать многозначно-неопределенные книжные формулировки…
     Возвращаясь к утверждениям Бредфордов (возможно, все-таки несколько категоричным), следует пояснить и ту логику, которой руководствовались данные авторы. Как утверждают Бредфорды, в западной традиции библиотека воспринималась как воплощение идеи «хранителя порядка» и как воплощение рациональности. Библиотека – это место, где каждый объект имеет свое фиксированное место и, одновременно, многообразно связан с другими объектами, отражая мировой порядок. Рациональность библиотеки проявляется и в том, что она реализует позитивистский идеал науки, согласно которому отдельные открытия, сделанные в результате наблюдений, можно свести в систему, упорядочить и классифицировать в соответствии с набором общих принципов.
     По мнению ряда авторов, библиотеку можно рассматривать как «пространство знания», организованное по логическим принципам, отличным от тех, по которым организовано пространство социальное, т.е. реальный «большой» мир. Читатель, посланец «большого мира», вторгается в библиотеку, нарушая царящий в ней порядок. Отсюда – важный вывод: современный библиотечный опыт как для библиотекаря, так и для читателя окрашивается мотивами конфликта порядка и беспорядка, контроля и подавления. Супруги Брэдфорд замечают: «Возможно, это неразрешимое противоречие, лежащее в самом сердце библиотечного дела, проявилось в стереотипе библиотечного работника. Библиотекарь – это хранитель порядка, что зачастую проявляется в фанатичном требовании тишины. Читатель постоянно чувствует себя нарушителем – то ли тишины, то ли общего порядка вещей. Как показывают исследования, читатели нередко боятся обращаться к библиотекарю, не решаясь отвлечь его от его важных занятий. Это типично для читателя – чувствовать себя в библиотеке стесненным – не просто от количества текстов, которые содержатся в библиотеке, но от подавляющего чувства порядка, и от тех правил и процедур, которые нужно освоить, чтобы успешно пользоваться библиотекой). Библиотека, по мнению Брздфордов, выступает чуть ли не как основная метафора знания и порядка в массовой культуре.
     Хотелось бы добавить к этому, что страх не всегда означает враждебность. Как показывают социологические опросы, специально посвященные проблеме «Чего боятся американцы?», больше всего американцы боятся попасть в автомобильную катастрофу. (14) Это не означает, однако, что американцы враждебно относятся к автомобилям. Но когда речь идет о библиотеке, можно говорить об отчужденности рядового американца от этого института, живущего по своим, не всегда и не всем понятным законам.
     Видимо, именно в связи с этим в последние годы в западной библиотечной мысли все настойчивее звучит мысль о необходимости разработки нового, ориентированного на пользователя, дискурса библиотечного дела. Об этом идет речь в цитировавшейся выше статье (11), эта тема звучит и в статье о грамотности (14), главной мыслью которой является наличие в обществе разных видов грамотности; например, представители «лингвистических меньшинств» вырабатывают свои культурные практики, позволяющие им успешно существовать в иноязычном окружении. Ряд примеров из библиотечной практики, приводимых в статье, подтверждает идею автора: библиотекари должны принять концепцию мультикультурализма, что означает и признание многообразия культурных практик, выработанных пользователями.
     Но как следует отнестись к идеям Брэдфордов нашим библиотекарям? В какой мере оправданы тревоги американских библиотекарей в среде их российских коллег? На наш взгляд, при всем внешнем совпадении, проблематика здесь принципиально различна.
     Да, как было показано выше, понимание профессиональной сущности библиотечной профессии отсутствует и в России, и на Западе (рискнем добавить, и на Востоке, и на Юге). Да, в отечественной массовой культуре библиотекари (точнее, библиотекарши) часто предстают смешными и малопривлекательными. Но совсем нельзя говорить о главном – о дискурсе страха, определяющем общественное отношение к библиотеке. Автору данной статьи приходилось писать об изображении библиотечных работников в советской художественной литературе (15). Обращают на себя внимание две вещи. Во-первых, фигура библиотекаря часто появляется в произведениях серьезных авторов, пытавшихся – в отсутствие независимой социологии – раскрыть или хотя бы обозначить те процессы, которые происходили в советском обществе. Во-вторых, с персонажем-библиотекарем нередко связано специфическое напряжение, возникающее в произведении. Библиотекарь – драматическая фигура, а достаточно часто – трагическая. Добавим, что речь часто идет о библиотекаре-мужчине, что придает дополнительную драматичность. Можно в изобилии обнаружить в изображении библиотеки мотивы пыли, бедности, неухоженности и т.п. Но нельзя говорить о страхе. Точнее, страх присутствует, иногда очень наглядно, но это страх, присущий всему обществу, не библиотеке. Напротив, библиотека оказывается тем уголком, где можно если не спрятаться, то, по крайней мере, укрыться от контроля, пронизывающего все общество. Поэтому в советской (и российской) массовой культуре не прижился западный стереотип библиотекаря – злая старая дева, постоянно требующая тишины. Библиотека воспринималась в советской культуре как одно из немногих учреждений, где тебе не хамят, где «дискурс контроля» ослаблен.
     Для самосознания советских (и российских) библиотекарей ключевым оказывается факт низкой оплаты их труда, воспринимаемый как свидетельство низкой оценки их труда обществом. Против этого трудно что-либо возразить, но, как это ни покажется кому-то несправедливым, в советском обществе, в отличие от западного, не стыдно было быть «умным, но бедным». Согласно опросу, проведенному в конце 1980-х гг., только 8% россиян полагали, что в обществе существует справедливое взаимоотношение между доходами и заработком с одной стороны, и затраченными усилиями (трудовые затраты, повышение квалификации, образование) с другой. В то же время, в Германии и США наличие такого взаимоотношения признавали три четверти опрошенных (16).
     В советском обществе – а художественная литература позволяет судить о том круге ассоциаций, который связывается с тем или иным образом, – присущие во всем мире библиотечному стереотипу черты – такие, как непрактичность, «невписанность» в окружающую действительность, – воспринимались сочувственно и с пониманием – «да разве порядочный и умный человек у нас в начальники выйдет?!». Очень четко прослеживаются в портретировании библиотекарей в советской прозе мотивы бегства, отказа от борьбы за власть и т.д. В то же время библиотекарь часто наделяется чертами порядочности и, едва ли не святости (пьеса А. Галина «Библиотекарь»). В советской прозе совершенно нет – по крайней мере среди заметных персонажей – авторитарного библиотекаря, «руководителя чтением» (хотя в дореволюционной русской прозе такой образ присутствовал).
     Можно отметить определенное изменение в сегодняшнем, постсоветском обществе. Рекламный клип овощных консервов «Дядя Ваня» обыгрывает вполне отталкивающий образ библиотекарши, которая не просто смешна, но и груба, самоуверенна, ест прямо на рабочем месте, не прерывая этого занятия во время разговора с читателем. Собственно, это не библиотекарь, а продавщица из советского магазина (на подсознательном уровне это подчеркивается тем, что она сидит за столом в нелепой красной шапке, что не свойственно библиотекарям и вообще служащим, но очень свойственно продавцам). Время покажет, можно ли воспринимать это «новое прочтение образа» как знак общественных перемен – уже становится стыдным быть небогатым и неамбициозным библиотекарем (подразумевается: в библиотекари эта девица пошла в силу своей никчемности и нежелания работать всерьез).
     Видимо, самое время нам задуматься о тех имиджевых проблемах, с которыми сталкиваются наши западные коллеги. В моменты, когда психологическая ситуация в обществе меняется, изучение чужого опыта особенно полезно.

     Литература

1. Radford M.L. & Radford G.P. Power, Knowledge and Fear: Feminism, Foucault, and the Stereotype of the Female librarian // Library Quarterly. 1997. Vol. 67, № 3. P. 250-266.
2. The Image of the Library: Studies and views from several countries / Ed. by V.D.Stetmakh. Haifa, 1994. 125, [5] p.
3. Stevens N. Our Image in the 80-s // Library Trends. 1988. Vol. 34. P. 825-851.
4. We aren't a stereotype // Library Journal. 2000. Vol. 125, № 2. P. 57.
5. Премьер известный и неизвестный: Воспоминания об А.Н.Косыгине: Сб. / Сост. Т.И.Фетисов. М., 1997.254 с.
6. Cotson J.С. Form against Function: The American Public library and Contemporary Society // Journal of Library History. 1983. Vol. 18, № 3. P. 11-14.
7. Library Journal. 2000. Vol. 125, № 8. P. 42.
8. Better place to work: Editorial // Library Journal. 1995. Vol. 120, № 17. P. 6.
9. Abbott A. Professionalism and the Future of Librarianship // Library Trends. 1998. Vol. 46, № 3. P. 430-443.
10. Dain Ph. Women' s Studies in American Library History: Some Critical Reflections // Journal of Library History. 1983. Vol. 18, № 4. P. 450 – 463.
11. Ferguson S. & Weckert J. The Librarian' s Duty of Care: Emerging Professional ism or Can of Worms? // Library Quarterly. 1998. Vol. 68, № 4. P. 365 – 389.
12. Tuominen K. User-oriented Discourse // Library Quarterly. 1997. Vol. 63, № 4. P. 350-372.
13. Radford Gary P. & Radford Marie L. Libraries, Librarians, and the Discourse of Fear // Library Quarterly. 2001. Vol. 71, № 3. P. 229-329.
14. Chu Ctara M. Literacy practices of linguistic minorities and implications for literacy services // Library Quarterly. 1999. Vol. 69, № 3. P. 339-359.
15. Равинский Д.К. Ловушка для интеллигента: замечания по поводу образа библиотечного работника в советской литературе // Профессиональное сознание библиотекарей: необходимость перемен в переходный период: Материалы семина-ра. Москва, 3 – 4 июня 1993 г. М., 1994. С. 67-73.
16. Социальная траектория реформ. Новосибирск, 2001. 460 с.