Library.Ru {2.6}Лики истории и культуры




Читателям Лики истории и культуры Странный роман Андрея Платонова

 Странный роман Андрея Платонова

А.Н. Самохвалов. Девушка в футболке

У каждого автора есть незавершенные или малоизвестные вещи, которые порой ближе нам, чем иные, признанные шедевры художника. Такова для меня «Счастливая Москва» – странный роман Андрея Платонова о советской Мессалине. Роман, над которым писатель работал дольше, чем над другими своими произведениями (1932 – 34 гг., работу над текстом продолжал и в 1936 г.), да так и не отшлифовал, хотя уже загодя пытался напечатать. Наивный!..

Ю. Нагибин назвал «Счастливую Москву» самым страшным детищем Андрея Платонова, «страшнее «Котлована», там хоть пробивался какой-то бледный кладбищенский свет…, здесь все уже разъедено червем надрывно-больного сарказма».

Как ни брезглив был Юрий Маркович ко всему совковому, видно, оно глубоко въелось в него, если он свел «Счастливую Москву» к этому.

Мне-то кажется, смысл и настрой романа зыбятся, потому, в том числе, что роман этот для Платонова переходный.

Ну, а раз он мало известен широкой публике, придется вкратце рассказать содержание. Героиня его Москва Честнова проходит обычный для своей современницы и местами почти образцово показательный (по меркам тех лет) путь. Странные имя-фамилию ей дали в советском детдоме, где она, дочь красноармейца и круглая сирота, выросла. Но в душе ее уже свершилось главное: память раннего детства навсегда сохранила странного человека, который с факелом бежит по темной осенней улице, и сопровождает его бег волнующий гул перемен. Этот тревожный образ преследует юную красавицу Москву, а говоря попросту, глубоко невротизирует ее постоянной тревогой о небывалых свершениях-достижениях.

Тревогой бьющаяся в ней энергия помогает Москве вершить знаковые деянья эпохи: учиться сперва на летчицу, строить московское метро.

Ее личная жизнь столь же разнообразна. Это нам сейчас кажется, что «секса в СССР» не существовало. Еще как существовал, и особенно бурно в 20-е и 30-е, когда революция и гражданская война отменили, казалось, навсегда прежние предрассудки, уравняли полы, и популярна стала идея мадам Коллонтай о «стакане воды». Наивное «целомудрие» комедий второй половины 30-х пускай не смущает нас – это уже принципиально другая эпоха, объявившая войну «сексуальной революции» 17 года. Иконы нашего кино 20-х и первой половины 30-х как раз вызывающе, соблазнительно секси даже по нынешним временам – те же А. Хохлова, Ю. Солнцева, Е. Кузьмина, чуть позже Т. Окуневская и В. Серова.

Так вот, штурмуя небо и недра земли, героиня Платонова покоряет и массу мужских сердец. Скажу честно: «любовники Москвы» в романе почти все как-то невыразительны, это не столько живые характеры, сколько проекции авторской идеи. Хирург Самбикин – некий парафраз тургеневского Базарова, он безнадежно пытается скальпелем вычленить из тела то место, где душа обитает. «Гений мер и весов» Семен Сарториус находит житейское равновесие не с горячо и безответно любимой (хоть и легко доступной) Москвой, а с мещаночкой, да и сам крылья теряет. Запоминается своим своеобразным ничтожеством-убожеством некто «вневойсковик» (не годный к срочной службе) Комягин – впрочем, трахучий, почему и становится на время реальным мужем опустившейся, потерявшей ногу, в никуда, как будто, падающей Москвы. (Это он, кстати, в ночь Октябрьского переворота бежал с факелом, проверяя посты самообороны, а гул, который сопровождал его бег, был воплями бунтовавших урок, не желавших покидать тюрьму, где неплохо кормили).

Сарказм? По смыслу – убийственный, но занятно, что в общей ткани романа он незаметен, как незаметны вульгарность и пошлость в облике самой Москвы, этой вечно женственной души революции. Жизнь обманула душу революции, и та ушла, растворилась в пространствах. Читатель так и не узнает, что именно сталось с одноногой красавицей: «…улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социалистического мира, – жизнь простиралась вдаль, из которой не возвращаются».

Снова сарказм? Однако и он теряется в пространстве романа – в пространстве такой душевной бесприютности-маяты, бесцельной вольности-воли и да, фрустрированности, что дерзкие намеки на всемогущий тогда сталинизм кажутся мелковатыми. Текст создает у читателя ощущение бескрайнего пространства, залитого лучами рассвета (образ просторной зари, излюбленный сталинской пропагандой), но пространства совершенно пустынного, этакого гуляй-поля беспокойной и беспризорной мечты.

Как всегда, Платонов нарочитым языком корявого лозунга говорит о смыслах космических.

А кстати, и о фрустрации. Не только Москва, но и безответно влюбленный в нее Сарториус, и все прочие любимые и любовники не находят удовлетворения в столь легкой и столь частой телесной близости. Между тем, лоно своей героини Платонов осмысляет как целый космос: «В ее многомужней пизде была прелесть – запах многообразного человечества, в ней можно приобрести было опыт многой жизни», – отметил писатель в «Записных книжках».

Но никакие утехи и никакие социальные и личные достижения не способны унять ту тревогу по идеалу, по конечному «всеобщему» смыслу, которую разбудила в душе героини революция. Повторюсь: Москва Честнова – собственно, и есть случайно вошедший в прекрасную женскую плоть дух революции, который бессмертен, но и летуч.

Неожиданно Москва исчезает со страниц романа. Он завершается печальным (даже вроде и скучноватым для автора?..) повествованием о том, как Семен Сарториус стал обычным советским обывателем Иваном Степановичем Груняхиным и об его странном альянсе с некоей стервозной Матреной Филипповной, тоскующей по прежнему мужу.

Конечно, «Счастливая Москва» – роман-перевертыш. Главная сюжетная коллизия содержит метаморфозу, исполненную не только сарказма, но высокой загадки: ничтожный Комягин случайно зароняет в душу Москвы-ребенка великую тревогу-тоску по идеалу. И если возвышенный Сарториус мог стать скромным Комягиным, почему б и Москве Честновой не превратиться с годами в усталую от жизни Матрену Филипповну, тем паче, что в самом ее имени все-таки заключена явная аллюзия с самой романтической, с самой неукротимо мятежной героиней Достоевского – с Настасьей Филипповной?

Конечно, есть в романе и отзвук судьбы самого писателя, который всю жизнь любил свою жену Марию Александровну, а она, «злая и холодная» (по словам Семена Липкина), рвалась оставить его, сперва нелюбимого, потом и пьющего человека…

Личный опыт автора умножается на исторический опыт страны, и итогом становится тайна, которую можно истолковывать, так и не разгадав.

Во всяком случае, мне не кажется убедительным мнение, будто «Счастливая Москва» – роман исключительно «страшный» и безнадежно мрачный, исполненный саркастического упрека несостоявшимся идеалам юности. Нет, это не роман-отчаяние, это не только роман-расставание с юношескими мечтаниями, но и роман-встреча с реальной жизнью, СТОЛЬ ЖЕ значительной и гораздо более серьезной, «потому что человек еще не научился мужеству беспрерывного счастья – только учится».

Сам автор удовлетворенно заметил: первые слушатели «удивились этой горести и трудной радости, духом которой проникнуто сочинение».

Впрочем, нагибинские слова о беспросветном сарказме странного детища Андрея Платонова тоже вовсе не безосновательны. Во всяком случае, в последнем абзаце у автора вырвалось замечание, которое ставит под вопрос саму возможность «обучения» пусть даже и страшно трудному делу беспрерывного счастья:

«Ночью, когда жена и сын уснули, Иван Степанович стоял над лицом Матрены Филипповны и наблюдал, как она вся беспомощна, как жалобно было сжато ее лицо в тоскливой усталости и глаза были закрыты как добрые, точно в ней, когда она лежала без сознания, покоился древний ангел. Если бы все человечество лежало спящим, то по лицу его нельзя было бы узнать его настоящего характера и можно было бы обмануться».

И снова ирония – и снова надежда, горечь сарказма – и пламя мечты! Слишком о личном здесь заговорил писатель Андрей Платонов, и точку ставить было ему еще рано – ведь жизнь продолжалась.

В нем явно совершался поворот от несостоявшегося идеала социального (революция как мистерия добра и правды) к идее человека как хранителя этих самых добра и правды.

От якобы беспросветной «Счастливой Москвы» – прямая дорога к, возможно, самому человечному, светлому и «счастливому» большому произведению Платонова о любви, к повести «Река Потудань» (1937 г.). Но словно здесь, уже в «Счастливой Москве», он чувствовал: эту мысль, это свое открытие в скором времени предстоит проверить на собственной шкуре. Отношения с женой, как будто, наладятся, но через полтора года арестуют (и обрекут на смерть) его сына, при этом и тучи новой войны явно сгущаются…

Суммируя же сказанное о «Счастливой Москве», можно сказать: это изумительный пример того, что может получиться у великого художника, когда он, демонстративно используя клише массового сознания своих современников и самые махровые штампы пропаганды, вдруг открывает для себя новый путь для высокого заблуждения, которым упорно пытается жить его душа.

1.04.2012

Валерий Бондаренко





О портале | Карта портала | Почта: [email protected]

При полном или частичном использовании материалов
активная ссылка на портал LIBRARY.RU обязательна

 
Яндекс.Метрика
© АНО «Институт информационных инициатив»
© Российская государственная библиотека для молодежи