РЕАЛ ШТРАФБАТА

Сукнев М. И. Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата 1941–1945. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. – 253 с., ил. – (На линии фронта. Правда о войне)
 

Быть может, тема «штрафбата» – узловая в разговоре ближайших потомков о событиях Великой отечественной войны. (Почему и достаточно спорный сериал «Штрафбат» стал все-таки в чем-то знаковым, популярным).

Да, все так тесно завязано здесь: и беспощадность войны, и надежда каждого уцелеть, и чудовищное пренебрежение жизнями собственных бойцов, и отношение к мачехе-родине, которую надо все-таки защищать, хотя любить как бы и не за что, – а главное, судьбы людей, которые оказались под двойным прессом: войны и режима. Штрафники – принуждаемые к героизму изгои, гладиаторы XX века.

И сам собой возникает вопрос: где та черта, что разделяет в сознании каждого «режим» (который у нас на Руси завсегда, прежде всего, «прижим») и горький «дым отечества», за который и жизнь положить вроде не жаль…

Вопросы эти тем острей, чем очевидней невозможность прикрыть социальные противоречия (и социальную несправедливость!) ветхой хоругвью патриотически-православных ценностей…

Что ж, может, правы те, кто считают: объяви Гитлер в самом начале поход не против русского народа, а против сталинского режима, и рассыпалась бы оборона СССР в считанные недели, и повернул бы советский солдат оружие против своего внутреннего супостата, – «кровавой» (в кавычках и без, справедливости ради) Советской власти?..

Но, как показывают свидетельства очевидцев, все не так просто…

Автор, книгу которого мы держим в руках, – человек по-своему замечательный. Родился Михаил Сукнев на Алтае, – там, где Россия питается духом таинственной Азии (евразийцы – апорт!) Родился в 1919 году, и значит, поневоле стал свидетелем и участником «невиданных перемен». Родился он одаренным художником, но обстоятельства места и времени внесли определяющие поправки в «образ его действий». В 1941 году Михаил Сукнев стал на Волховском фронте командиром штрафников. (Хотя, к слову, это был знак особого доверия, а вовсе не форма наказания!)

Никаких иллюзий у автора к тому времени не было: хоть и рос он обычным советским мальчишкой, но его родные пострадали от властей, и на глазах его вершилось чудо коллективизации, когда состоятельные алтайские крестьяне (имевший 30 коров считался здесь «середняком») насильно и зачастую кроваво превращались в нищих колхозничков…

Боевые качества наших командиров, увы, тоже оптимизма ему не внушили. «На своем уровне я немного встретил порядочных командиров… Никакой инициативы. Пока приказа нет, никуда не пойдем. А поступит приказ, уже поздно… Сколько понапрасну было пролито крови рекой под командованием генерала армии К.А. Мерецкова, командовавшего Волховским фронтом…» (с. 27).

(А ведь и сам Мерецков испытал в самом начале войны тяжесть «карающей» десницы НКВД).

Некомпетентность, рукоприкладство (генералы бьют офицеров, те – солдат), наплевательское отношение к человеческой жизни, – все это автор рисует с горечью, хотя и не без юмора иногда, а просто как неизбежные приметы повседневного фронтового быта:

«Разведку боем называли разведкой жизнью… Потому что перед настоящей разведкой боем надо было сначала как следует обработать передний край противника артиллерией. А у нас додумались – без всякой подготовки… На глазах у меня убивали по роте… Все лежат белые, как гуси-лебеди, в маскхалатах, никто не шевельнется. Позади же 500 метров льда, где спрячешься?.. А у них на каждые десять метров – пулемет. Четко, по науке. Все пристрелено» (с. 159).

Кстати, саму идею штрафбатов мы переняли у немцев. Но внесли в нее свои коррективы. Нет, никаких «заградительных отрядов» Сукнев не заметил: «У нас достаточно этого «Смерша» было, который все видел. Сразу тебе шею свернут… Обычно, если немцы наступали, они окружали нас, где заградотряд поставишь?» (с. 163).

Зато без бюрократического обмана не обошлось в наиглавнейшем: «Объявлено, что календарный зачет службы в штрафном батальоне год за шесть лет! (Но это, увы, был обман)» (с. 150).

Быт штрафникам также организовали на высоте: и солдаты, и командиры вынуждены были донашивать сапоги, снятые с трупов немцев (а между прочим, немцы на том участке фронта тоже были из «ихнего», т.е. фашистского, штрафбата!) На просьбы подбросить вещевого довольствия наши тыловые снабженцы отвечали бодро: «Да вас все равно поубивают там…» (с. 57).

Кто же попадал в потенциальные «смертники»? Вот красноречивая выкладка самого автора:

1-я рота – разжалованные офицеры, кинутые сюда за драки, нерадивость, пьянки;

2-я рота – «из одесских и ростовских рецидивистов… умнейший народец. Рассудительные, технически образованные…, физически крепкие» (с. 151);

3-я рота – «басмачи, 200 человек… из Средней Азии» (там же).

И если бойцы первых двух рот имели реальный стимул: кровью заслужить прощение, помилование, повышение, то темные, многими веками отделенные от товарищей по оружию «басмачи» никакой поблажки от судьбы не ждали.

«Двое басмачей-штрафников совершили самострелы… Такое каралось расстрелом…

В той же впадине я поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп – одного расстреляли. Поставили второго… Залп – и мимо! Еще залп – и тоже мимо! В царское время, говорили одесситы, при казнях, если… пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых…

«Спасая положение», чекист Дмитрий Антонович Проскурин выхватил из кобуры свой пистолет и, прицелясь, с усмешкой, как обычно, выстрелом убил приговоренного.

Я ему бросил: «Это убийство!» – но он снова усмехнулся. Это к характеру тогдашних энкавэдэшников…» (с. 157–158).

Вообще стилистически шершавый текст воспоминаний ветерана можно цитировать страница за страницей. Из всех этих колоритных фраз, лиц, эпизодов возникает реал жизни советского командира, который во вверенном ему штрафбате чувствует себя неким маятником, что уравновешивает разнонаправленные интересы и страсти своих подчиненных и направляет борьбу за выживание каждого в русло общей борьбы с врагом. И собственное спасение – награда судьбы ему за этот ежесекундный риск.

Да, Михаил Сукнев нашел общий язык со своим «контингентом», личным мужеством и человечностью заслужил его уважение. Без этого не выжил бы ни тогда, на фронте, ни после войны, когда нос к носу столкнулся в Одессе с бандитами из «Черной кошки». Один из ее главарей оказался его бывшим подчиненным. Он страшно обрадовался встрече с любимым командиром и запретил «своим» трогать его. В знак высшего доверия отвез Сукнева на «малину» и продемонстрировал его бандюкам, а их – ему. «Сидели там мордовороты, все почти в матросской форме. Воры в Одессе почему-то носили матросскую форму» (с. 173).

Сукнев отказался вступить в банду. Отверг и предложенный ему ежемесячный гонорар в 30 тысяч (!). Он остался верен присяге, но стукачом не стал. «Мы разошлись по-товарищески. «Старлей» (бывший штрафник щеголял в форме старшего лейтенанта, – В.Б.) пообещал, что никто в Одессе комбата «ихнего» и пальцем не заденет. Только при встречах с урками я должен сообщать: «Комбат Одесского штрафного батальона» (с. 174). А других офицеров раздевали средь бела дня, отнимая и форму, и деньги, и награды, вплоть до звезд Героя Советского Союза…

Война дала каждому опыт, кого-то сблизила и заставила уважать друг друга, однако судеб не изменила.

Бог его ведает, почему, но над страницами воспоминаний Сукнева на память приходит «Капитанская дочка». Проблемы ведь те же: дикая «разбойничья» вольница – и жестокий государственный механизм, скромное благородство частного лица – и тупая, бесчеловечная мясорубка под названием «исторические судьбы отечества». А как единственная палочка-выручалочка для простого человека – заповедь: «Береги честь смолоду».

И вечная правда этой самой российской «исторической судьбины», неподвижная, словно на столетия заколдованная, протыкающая людей, и при этом существующая как бы в стороне от них, – и поверх их сожранных голов…

Эх, столько, наверно, в России пространства, что и время не властно над ним!..

But c’est really unsere Heimat, чрезвычайно не ласковая ни к пасынкам, ни даже к своим героям.