Владимир Крамник:  «Шахматы близки к музыке»

Обладателя мировой шахматной короны Владимира Крамника, недавно получившего шахматного «Оскара» за 2006 год, ждет «судьбоносный» турнир, который пройдет в сентябре в Мехико. В нем встретятся восемь лучших игроков планеты. Его победитель и станет новым чемпионом мира.
В последние годы Владимир Крамник живет в Париже вместе со своей женой, известной французской журналисткой Мари-Лор Жермон.
 

     – Вы уже семь лет чемпион мира. Что оказалось труднее – завоевать чемпионский титул в борьбе с Каспаровым или защищать его в матчах с венгром Петером Леко и болгарином Веселином Топаловым?
     – Я завоевал чемпионский титул в битве с таким мощным соперником, как Каспаров. И это было крайне непросто. Хотя в этом отношении претенденту всегда легче: ему нечего терять. Поэтому, когда я играл с Каспаровым, мне было просто настроиться на игру. Соперник настолько великий и достойный, что если бы я и проиграл ему, не произошло бы ничего страшного. А защищать звание в силу психологических нагрузок гораздо тяжелее. Я же со слабыми соперниками не играл, у меня, говоря по-боксерски, «груш» не было. Все три матча были сложными. Наиболее тяжело проходила встреча с Петером Леко.
     – Для нового чемпионата мира готовитесь ли вы отдельно к встречам с каждым из соперников?
     – Конечно. Я просматриваю последние партии шахматистов, хотя многих из них хорошо знаю. Смотрю, как они играют, на их стиль, который тоже мутирует. Не факт, что человек играет так же, как два года назад. У меня на каждого есть тетрадка-досье, где собраны данные о дебютах, о слабых местах и т.д. И прикидываешь примерно, в каком ключе играть с каждым из них. А дальше идет уже точечная работа на доске, когда начинаешь прорабатывать все варианты.
     – Не так давно вы проиграли Левону Ароняну три партии подряд. Такого в вашей практике еще не было…
     – Это был нехарактерный для меня матч – из шести партий в трех я допустил грубые ошибки. Как бы то ни было, Аронян – очень сильный соперник, самый талантливый из всего молодого поколения. Очень важно и то, что у него в Армении мощная государственная поддержка.
     – Наверное, вы сейчас работаете и над хитроумными домашними заготовками-ловушками?
     – Это один из элементов подготовки, которая в целом состоит из многих других частей. Самое важное – подойти к турниру в хорошем физическом, психологическом и эмоциональном состоянии. Нужны свежесть и запас энергии, которых хватило бы на всё соревнование. Безусловно, важна и дебютная подготовка. Если, скажем, у тебя проблемы со сном, то рассчитывать не на что.
     – Но ведь есть снотворные.
     – Они плохо действуют на голову, которая на следующий день совершенно тупая.
     – Насколько важен при подготовке чисто спортивный момент? «Были по хоккею тренировки», как пел Высоцкий?
     – Сейчас мне, к сожалению, какие-то подвижные виды спорта не рекомендуются. Теннис, который я очень любил, мне противопоказан из-за проблем со спиной. Поэтому я плаваю каждый день в бассейне, час-полтора. А плаванье я не люблю.
     – Вы сегодня другой игрок, чем десять лет назад?
     – Другой. Вообще это для шахматистов не типично, и я не знаю, почему так произошло. Но если сравнить мои партии до 25 лет и после, то даже не угадаешь, что это один и тот же игрок. Все случилось помимо моей воли. При этом я был достаточно успешным игроком и одного, и другого стилей.
     – «Игра в шахматы – холодная забава, которая сушит и развращает мысль, – писал Набоков в «Защите Лужина». – Страстный шахматист так же нелеп, как сумасшедший, изобретающий перпетум мобиле или считающий камушки на пустынном берегу океана… Ужас, страдание, уныние – вот что порождает эта изнурительная игра»…
     – Профессиональные шахматы действительно немножко сушат человека. Это очень эмоциональная игра, в которую вкладываешь много души, поэтому шахматистам порой не хватает эмоций на все остальное. Такие, как Лужин, после каждой партии чувствуют себя полностью опустошенными. И все-таки он персонаж несколько литературный, который живет только игрой.
     – Насколько я понимаю, есть два типа шахматистов…
     – Да, один – а ля Лужин, который зациклен только на шахматах и ничем другим не интересуется. Но большинство игроков – люди разносторонние. У шахматистов очень активный мозг, который быстро усваивает любую информацию. Шахматист, к примеру, может помнить, кто одержал победу на последних выборах в Парагвае. Кстати, врачи считают, что для предотвращения болезни Альцгеймера полезно играть в шахматы. И никто из великих игроков никогда не впадал в маразм.
     – Влияет ли характер человека на его шахматный стиль? Можно ли считать, что люди темпераментные предпочитают атаку, а уравновешенные – позиционную игру?
     – Зная шахматистов, я вижу в их партиях личные качества. Характеры Каспарова, Карпова или Ананда соответствуют их игре. Я даже хотел провести эксперимент: брать партии и угадывать характер человека. Если шахматист подходит к игре с душой, то его внутренний мир находит свое выражение на доске. Хотя с годами практически все шахматисты становятся более уравновешенными, начинают играть спокойнее.
     – Разве может проявиться на доске доброта или благородство человека? Или его дурные наклонности?
     – Это вопрос не этики, а темперамента и философии игрока. Человек, который любит земные блага, и в шахматы так играет: хочет схватить побыстрее пешку. И наоборот, человек, увлеченный высокими материями, и на доске развивает какую-то философию, пусть и не всегда правильную.
     – Давайте вернемся к вашим первым шахматным шагам. Вы родились в Туапсе – городе, который никак не назовешь шахматной столицей…
     – Элитный шахматист – штучный товар. И такие игроки появляются на свет в самых разных местах. Здесь нет никакой закономерности. Скажем, Фишер родился в США, где тогда вообще шахмат почти не было. Каспаров – из Баку, Леко – из маленького венгерского города Сегеда, Топалов – из Болгарии. Тоже не шахматная страна. Конечно, есть какие-то школы, и легче стать гроссмейстером в Москве, чем в Туапсе. Но шахматные кружки были в Советском Союзе везде. Ну, а в Краснодаре вообще была приличная шахматная школа. Туда из Сибири переехал двукратный чемпион Советского Союза Виталий Цешковский. И у меня были возможности играть и развиваться.

     – Кто ваши родители?
     – Отец – художник и скульптор, который преподавал в Львовском художественном институте, а мама закончила Львовскую консерваторию по классу фортепьяно. Они переехали в Туапсе, где отцу предложили должность главного художника города. И за эти годы он поставил в Туапсе почти все памятники.
     – Отец играл в шахматы?
     – На любительском уровне. У него был, наверное, первый разряд.
     – В каком возрасте вы впервые сели за шахматы?
     – Мы занялись шахматами с братом. Мне было 5, а ему 10 лет. У нас был маленький кружок, который вел шахматный энтузиаст Райт Олегович Степанов. Он был перворазрядником, и его нельзя было считать серьезным тренером, но он всегда с такой любовью рассказывал об истории шахмат… Именно он привил нам интерес к этой игре. И мы с братом год-два ходили в этот кружок. Потом я стал посильнее брата, который профессионально в шахматы играть не собирался.
     – Когда вы одержали свою первую заметную победу?
     – В 6 лет я участвовал в чемпионате Туапсе и тогда уже набрал 50% очков. А лет в 7 обыграл «самого» Степанова, который считался в городе корифеем. Тогда же и стал перворазрядником, выигрывал краевые соревнования. У нас имелся и другой энтузиаст шахмат – начальник главпочтамта Захар Аветисян. Он разыскал телефон Ботвинника и позвонил ему, не советуясь ни со мной, ни с моим отцом. Сказал, что есть талантливый мальчик, который в крае уже всех перерос. Надо отдать должное Ботвиннику, который посмотрел мои партии, и они ему очень понравились. Для проверки меня пригласили участвовать в первенстве СССР среди мальчиков до 14 лет, которое я выиграл. Тогда стало ясно, что я собой что-то представляю, и меня пригласили в школу. Это был 1987 год, мне было 12 лет.
     – И сколько лет вы провели в школе Ботвинника?
     – Не так много. Это была не общеобразовательная школа, мы собирались каждые полгода на две недели. Она, несомненно, принесла мне пользу, но нельзя сказать, что стала решающим моментом в моей судьбе.
     – А что стало решающим?
     – После того, как я попал в школу, в которую взяли 15 самых талантливых ребят, меня узнали и стали приглашать на первенство Советского Союза среди юношей. Начал выступать и в мастерских турнирах. Чтобы расти, шахматисту нужно играть в сильных турнирах, которые чуть-чуть выше его уровня.
     – Какая была ваша первая крупная победа в национальном масштабе?
     – В 15 лет я выиграл чемпионат СССР среди молодых мастеров до 27 лет. Это крупный, престижный турнир. В таком возрасте выигрывали, кроме меня, только Каспаров и Иванчук. И тогда уже выступал на уровне, близком к гроссмейстерскому.
     – И когда же вы стали гроссмейстером?
     – У меня была странная история. Я не был даже международным мастером, потому что не играл в международных турнирах. Резкий скачок произошел в 1992 году, когда я выиграл серию турниров высокого уровня, и меня пригласили на Олимпиаду сыграть за сборную России. 17 лет мне исполнилось на Олимпиаде. Там же меня пригласили на престижный турнир в Линарес. Уже тогда по рейтингу я входил в десятку лучших, не имея гроссмейстерского звания.
     – Как вы оцениваете ваш вклад в развитие шахматной теории?
     – Это пусть лучше скажут другие, со стороны виднее. Сам я об этом просто не думаю. На такой вопрос лучше отвечать по завершении шахматной карьеры.
     – Сейчас в моде так называемые быстрые и слепые шахматы. Нет ли опасности, что идет «голливудизация» шахмат, которые превращаются в шоу?
     – Ничего страшного в этом нет. Вопрос заключается в нахождении золотой середины. Быстрые шахматы имеют свою аудиторию. Главное – не переборщить. В современном мире шахматы должны быть в том числе и шоу. Но я надеюсь, что они не станут только азартной игрой типа рулетки. Надо двигаться либо в сторону спорта, то есть вхождения в МОК и участия в Олимпийских играх, либо в направлении искусства. Нам лучше подниматься к сферам, которые стоят выше шахмат, – искусству, музыке. Иначе произойдет девальвация этой великой игры.
     – Почему же шахматы до сих пор не олимпийский вид спорта?
     – ФИДЕ давно пытается этого добиться, но пока не получается. До сих пор в МОК к этому относятся очень прохладно. Вопрос конъюнктуры, и новыми олимпийскими дисциплинами становятся только очень привлекательные и богатые виды спорта. Когда же шахматы станут олимпийским видом, это даст мощный толчок их развитию в каждой стране.
     – Не произошла ли девальвация гроссмейстерского звания?
     – К сожалению, оно обесценилось, и очень сильно. Часто между двумя гроссмейстерами по классу игры нет ничего общего. Может быть – и об этом думает ФИДЕ, – стоит ввести новый титул «супергроссмейстера».
     – Известный шахматный эксперт Александр Рошаль, недавно скончавшийся, утверждал, что наша шахматная школа отличается от иностранной, как русская классическая литература от западной: она более философская, размышляющая…
     – Это скорее относится к старым временам. Сейчас многое изменилось. Во-первых, открылись границы, набирает обороты процесс глобализации, новые идеи мгновенно распространяются по всему миру. Во-вторых, резко увеличился поток информации, которую нужно обрабатывать. Поэтому, на мой взгляд, стерлись особенности национальных шахматных школ.
     – Что слышно о Фишере? Живет в Исландии, купается в омолаживающих источниках и находится в отличной форме?
     – Да, он живет в Исландии, но в шахматы, кажется, возвращаться не собирается. Да ему вряд ли удастся вернуться на его прежнем уровне. Он не участвовал в турнирах лет тридцать, и это не может не сказаться, каким бы гениальным шахматистом он ни был.
     – Оправдывает ли надежды норвежский вундеркинд Магнус Карлсен?
     – Совершенно очевидно, что он будет одним из сильнейших в мире и, может быть, даже сильнейшим. На последнем турнире в Линаресе, где участвовали все сильнейшие, он уже разделил второе место. А ему всего 17 лет. Нет никаких сомнений в том, что он будет в первой десятке долго и стабильно. Вопрос в том, будет ли он первым или десятым. Пока это сказать трудно. Многое зависит от характера, слабости или силы нервной системы.
     – Какова роль менеджера в шахматной жизни?
     – У меня есть менеджер, и если мы хотим современно развиваться и развивать шахматный мир, то надо иметь больше менеджеров. Из первой десятки гроссмейстеров менеджеры, по-моему, есть только у меня, Топалова и Леко. У шахматистов нет времени на различные организационные детали. Менеджер играет роль шахматного агента, которому ты говоришь: «Я хочу сыграть в таких-то турнирах». И уже менеджер заботится обо всех условиях. Менеджер, который получает от меня процент, заинтересован в том, чтобы турниров было больше. Я, мягко говоря, не согласен со многим из того, что делает менеджер Топалова, но объективно должен признать, что он много для него сделал. И Ананд много теряет оттого, что нет у него менеджера.
     – Состязаетесь ли вы с домашним компьютером?
     – Нет, с компьютером я играю мало, но занимаюсь с ним много. Состязание с компьютером – очень специфическая вещь. С ним надо играть не так, как с людьми. Поэтому при подготовке к турниру это может принести только вред.
     – Я знаю, что вы любите классическую музыку. С кем из великих композиторов у вас родство душ?
     – Считаю, что шахматы близки к музыке, но не рискнул бы сравнивать себя с великими. Я вообще странный человек – у меня нет любимого композитора или любимого писателя. Многое зависит от настроения. В один день мне очень хочется слушать Баха, в другой – Моцарта.

С Владимиром Крамником беседовал Юрий Коваленко, Париж.