Читателям 
Читальный зал Уильям Мейкпис Теккерей
Уильям Мейкпис ТЕККЕРЕЙ
Баллады. Песни. Поэмы
© Перевод А. Солянова
| |
|
ТИМБУКТУ
(1829)
Люд чернокожий в Африке курчавой
Живет, овеянный чудесной славой.
И где-то там в таинственном свету,
Цветет град величавый Тимбукту.
Там прячет лев свой рык в ночные недра,
Порой сжирая бедолагу негра,
Объедки оставляя по лесам
На подлый пир стервятникам и псам.
Насытившись, чудовище лесное
Лежит меж пальм в прохладе и покое...
При свете факелов сверкнули вдруг мечи
Здесь негры пробираются в ночи.
Зверь окружен, и песня его спета –
Льва наповал бьет выстрел из мушкета.
Их дому жизнь и радости дарит
И то, к чему судьба приговорит:
Рабами их везут в чужие дали.
Так радость познает свои печали,
Покуда трутни за твоей спиной
Вкушают на Ямайке рай земной,
О бедный континент! Твое искусство
В груди рождает пламенное чувство!
Пусть девушки твои черны весь век,
Но не чисты ли души их, как снег?
О, тысячу раз «да» и бесконечно,
Так было, есть и так пребудет вечно.
День станет – испытает
Альбион Гнев Африки, кулак ее племен.
Она низринет в ореоле славы
Неписаные рабские уставы,
И бывшие монархи у нее
Выпрашивать начнут на прожитье.
Лишь глаза сомкнешь во сне,
Распахнутся звезд зеницы,
В мир наш в ясной тишине
Их глаза начнут лучиться.
Тщетно льют они свой свет:
Ропщут гордецы до срока –
Звездный блеск-де – символ бед,
Символ случая и рока.
Бог забытицу и сон
Дарит смертным в утешенье,
Но и бдит и помнит Он.
Девчушка Дерзкинс
Дерзкинс с рожденья
Любила соленья,
Раз банку стянула малютка,
Долго мучила боль,
Стало ясно, в чем соль –
Корнишоны вредны для желудка.
Бедная Съюки и богатая Мери
Кости да кожа
у Съюк – ну и что же?
Пусть, как прежде, фигурка стройнеет.
А Мери, друзья,
Расползлась, как свинья,
И, наверно, совсем освинеет.
Дики Тихоня и Том Драчун
Добренький Дик
Влюблен в стопки книг,
А учитель – в него, что твой пастырь.
Том с давних времен
В синяк свой влюблен,
А нос его – в свеженький пластырь.
|
| |
Иллюстрации Теккерея
к стихотворениям из серии
«Простые напевы»
|
Добрая Мисс Мери и ее братец
Мери грустит,
Что пропал аппетит,
Но рад жадный Том несказанно:
Два фунта орел
Бифштексов уплел,
А в обед проглотил полбарана.
Рыцарь Том
За сытным столом
Был рыцарем Том,
Но ужас! – в своем он уме ли:
Закончил свой стол
Не мясом орел,
А гадкой микстурой в постели.
Нед воитель
Любит наш Нед
Гром военных побед,
Берет шлем и саблю с трубою,
Любая война
С барабаном дружна –
Нет конца барабанному бою.
Спещит к заутрене народ
В сей день, как и намедни,
Но слаще колокол поет
К концу любой обедни.
Чем чаще вижу я балык
И каплуна в приправе,
Тем веселее мой язык
Поет к обеду «Ave».
Вот мой амвон – скамья в пивной,
Где пью я восседая.
Девчонка сельская со мной –
Мой ангел и святая.
Я, к спелой щечке приложась,
Погладить кудри вправе,
Она охоча всякий раз
Мое послушать «Ave».
Когда увижу две луны,
Господь простит монаха:
Я полон также и вины
И божеского страха.
Легка, как небо, наша плоть,
Кровь бьет потоком нежным.
Пусть жизнь меняется,
Господь, Ликер оставь нам прежним!
ДЖЕК-ВЕСЕЛЬЧАК (1840)
(Из цикла «Подражания Беранже»)
От политической волны
Трещат в отчизне снасти:
Трон судят левые сыны
За правые напасти.
Чтоб уберечь родной очаг
От злобного кипенья,
Сошел с небес Джек-Весельчак
В улыбчивом смиренье.
Стал троном шаткий табурет,
Периною – солома,
И Джек частенько был согрет
Щербатой кружкой дома.
Портрет подружки юной он
У зеркала повесил
И, этой роскошью пленен,
Беспечен жил и весел.
Он доброте учил скупца,
Зазнайку – покаянью,
Слепца – прозренью мудреца,
Джек знал свое призванье.
Простак-философ отыскал
Мораль в кувшинных недрах
И тут же школу основал –
«Георгий – змия недруг».
Когда законник на селе
Хулил налог на пиво,
Джек, твердо стоя на земле,
Мех осушал шутливо.
Дрался за чин и злато всяк,
Чтоб оказаться в лордах,
Вдали от них Джек-Весельчак
Гулял в штанах протертых.
«Не вхож я в храм,– он говорил,
И красть в нем не пытался...»
Пока в почете Коббетт был,
За Миллера Джек взялся.
Ведь праздный смех – не кабала
В странице календарной,
И беззаботно жизнь текла
В молитве благодарной.
Джек, славя Божью красоту,
Снимал смиренно шляпу:
«Отец небесный, я не чту
Ни Лютера, ни Папу.
Дай веру тем, кто вышел в путь,
Нет слаще этой ноши.
Не верю в кару я отнюдь –
Лишь в милость Твою, Боже!
И камень – помня твой урок –
Я в ближнего не кину;
У турка тоже есть свой Бог,
И даже у брамина.
Безгрешны помыслы мои,
Душа творенью рада;
Живя улыбкою земли,
Не верю в муки ада...»
Джек умер; вне мирской тщеты
Он жил без верхоглядства,
Познав богатство нищеты
И нищету богатства.
И ты, богач, и ты, бедняк,
Отныне путь твой ведом:
Коль жив в душе Джек-Весельчак,
Конец придет всем бедам.
Спят рваные шлепанцы у камелька,
В потертый камзол спрятан дух табака.
Здесь восемь ступенек ведут, как мосты,
В мое королевство поверх суеты.
Пускай до державы моей высоко,
Но жить в ней тепло и дышать в ней легко,
Где так далеко-далеко из окна
Под солнцем лучистым дорога видна.
В державе укромной в чертогах глухих
Полно безделушек и книжек пустых,
Подарков друзей и подделок купца,
Концов без начала, начал без конца.
Помятые латы, в морщинках фарфор,
Расшатанный стол, старых трубок набор.
Богатства на грош в королевской казне.
И что же? – Все мило здесь другу и мне.
Живу я не хуже, чем мудрый султан,
Согрет у огня мой скрипучий диван,
И музыкой дивной я тоже согрет,
Когда заиграет охрипший спинет.
Молитвенный коврик турецких солдат
И медный светильник – близ Тибра он взят.
Снимаю кинжал мамлюка со стены
И грозным клинком поддеваю блины.
Часы бьют за полночь, мы так и сидим,
О книгах, друзьях и былом говорим.
Сирийский табак кольца вьет в полусне,
В том царстве все мило и другу и мне.
Из ветхих сокровищ гнезда своего
Одно для меня лишь дороже всего:
Как сказочный трон, украшает жилье
Простое плетеное кресло мое.
Сиденье источено жадным жучком,
Круты подлокотники, ножки крючком.
Царила в нем Фанни, уйдя в забытье,
С тех пор и влюбился я в кресло свое.
И если бы ожило кресло на миг,
Таинственный трепет в него бы проник,
Я в муке безгласной взирал на нее –
Нельзя воплотиться мне в кресло свое.
Платок на плечах и улыбка в очах,
Улыбка в очах и цветок в волосах.
Несло и качало улыбку ее
Простое плетеное кресло мое.
Я креслом, как храмом, теперь дорожу,
Как царскому трону, ему я служу.
Заступница Фанни, сиянье твое
Престол мой пленило и сердце мое.
Угасла свеча – верный мог паладин,
В молчании ночи сижу я один,
Сижу в одиночку как будто вдвоем,
И Фанни все царствует в кресле моем.
Вспять время лучится в мерцании дней,
Где Фанни смеется нежней и нежней.
Несет и качает улыбку ее
Простое плетеное кресло мое.
Куст алых роз опять заполнил утро ароматом,
Зимой он стыл в тоске усталых грез, зовя весну.
Расцвел улыбчивый рассвет на лепестке крылатом,
Луч солнца пробудился вновь у певчих птиц в плену.
Пронизана листва густая соловьиной трелью,
Где прежде только вихрь шальной в нагих ветвях свистел;
Ты спросишь у меня, к чему звон птичьего веселья –
Луч солнца пробудился вновь, и лес помолодел.
Дано песнь птице обрести в сиянье дня земного,
Как и стыдливой розе – цвет пылающих ланит.
Певучий солнца луч заполнил мое сердце снова.
Кто догадался, отчего лицо мое горит?
Кто шлепает в Уайтхолл-Ярд,
Отыщет без труда
Приют для с-тряпочных затей,
Или Дворец Суда.
Стал курам на смех счастлив тот,
Кто раз попал сюда.
Судейских хиро-мантий власть
Мне горше всяких мук:
Плетет законные силки
Жиреющий паук,
Ограбить город он горазд
В двенадцать миль во-круг.
Судья – носатый крючкотвор,
Сте-рвач, ни дать, ни взять,
Освоил божеский язык,
Как греческий, видать:
Не в силах он без холуя
Двух слов, мудрец, связать.
Здесь к-в-акает на правый суд
Законников ква-ртет,
Позволил им купить места
Не ум, а ш-ум монет;
Шесть адвокатов под ш-умок
Живут, не зная бед.
Шесть плюс четыре – славный счет,
Вот райский уголок:
Пока их перья пули льют,
Тучнеет кошелек,
С овец паршивых клок урвут,
Куш – с пары вшивых с-клок.
Был случай – честный малый жил,
Трубил за свой пятак,
Купил красавца жеребца –
Зачем, не знал чудак:
Кажись, и не любил его
Иль повредил чердак.
И скакуна сей джентльмен
Устроил в Тэттерсолл ;
Торгаш-лошадник тут как тут
И скакуна увел,
Назвав хозяина его;
Каков ловкач-орел?
Но грум – ищейка чудака –
Взял злыдня на щипец,
Когда тот мчал на жеребце,
Почуя свой конец;
И закричал от-важно грум:
«А ну с коня, подлец!»
Прохвост был страсть как обозлен
В по-личности своей;
В ответ на ржанье жеребца
Грум хохотнул громчей,
Кувырк! – и на своих двоих
Дал деру прохиндей.
Хозяин с радости взопрел,
Глазел с отрадой он,
Как снова найденный скакун
Рысцой бежит в загон.
Как звать хозяина того,
О ком строчу хитро?
Звать Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр.
Воруй и я добро,
Не дай мне, Господи, попасть
В «Тайме» под его перо!..
А тут конюший в дом к нему,
Как рыцарь – ко двору,
Пока хозяин крепко дрых,
Нагрянул поутру
И счет к оплате предъявил,
Склонясь к его одру.
Семнадцать шиллингов и плюс
Два фунта запросил
Он за кормежку жеребца,
На коем вор блудил.
«Я что, по-твоему, дурак?» –
Сэр Джейкоб возопил.
«Платить за то, что скакуна
Вор сбондил у меня
И в деннике твоем держал
Как моего коня?
АН нет уж, дудки, брат, твой счет –
Грабеж средь бела дня!»
На том и кончен разговор,
Да вот одна беда:
Решил конюший взять свое
И – шасть! – туда-сюда.
Был Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр
Зван во Дворец Суда.
Шел бедолага в судный храм,
Чтоб правду обрести,
И адвоката нанял там,
Чтоб дело повести,
Где – чисто ангел!– кажет срам
Фемида во плоти.
И дело начал прокурор,
Куда сэр Джейкоб влип,
Провякал что-то адвокат,
Судью талан пришиб,
И Джейкоб В-доску-свойс, эсквайр
Попал как кур-в-ощип.
Тот самый страсть как мрачный день
Пронзил его насквозь:
Семнадцать фунтов долг ему
Враз выплатить пришлось,
Одиннадцать дал за процесс
И мелочь вкривь и вкось.
Взял десять фунтов адвокат
За проигранный спор,
Шесть пенсов к ним дополучив
(Ведь скромность – не зазор).
Храни, Господь, Дворец Суда
И всякий приго-вор.
Не знаю, был ли Джейкоб зол,
Узрев такую мразь,
Да все ж, кажись, бранился он,
С разбоем не смирясь;
Я в двадцать с лишком фунтов чек
Заполнил, сам кривясь.
Дворец Суда, в кручине злой
Несу твою печать
И долг – три фунта – претворить
Обязан в двадцать пять.
Смеешься ты, Дворец Суда:
Чужое горе, чать.
Эй ты, плати за-конный долг,
А ну-тка, не зевай
И паче впятеро отдай
На Божий каравай...
Дворец Суда когда-нибудь
Пошлем мы к Богу в рай!
Изыди с кафедры скорей,
Облыжник и срамник!
Ты, жулик, спутал свой карман
И истины родник.
Изыди, гнусный богохул,
Отсохни твой язык!
Давай, сэр Джейкоб Вдоскусвойс,
Остри перо в руках;
Вставай, Джон Джервис, глотку мне
Заткнуть – один пустяк.
За-конник жирный строит хлев
На нашинских костях.
СТРЯПЧИК ИКС
|
| |
* Французское национальное кушанье:
рыбный суп с чесноком и пряностями.
** Новая Улица Малых Полей (фр).
|
Все эту улицу в Париже
Зовут Rue Neuve des Petits Champs;**
Прост перевод, да вот поди же,
Мне с рифмой он не по зубам.
Открыт там кабачок уютный
Для тех, кто далеко не Крез.
Мне часто в юности беспутной
Здесь подавали буйабес.
Полубульон, полуокрошка –
Роскошный рыбный кавардак.
К Парижу Гринвич тянет ложку
И не дотянется никак.
Чеснок, шафран, тарань с плотвою,
Горсть мидий с зеленью в замес
Терре положит вам с лихвою –
Вот что такое буйабес.
Хвала похлебке духовитой;
Философ в истине нагой,
Природной красоте открытый,
Возлюбит этот дар благой.
И чада нищего Франциска
Услышать рады глас небес,
Когда им в пост отыщут миску
Терре и Бог под буйабес.
Как там Терре? Промчались годы...
Да, домик цел и цел фонарь.
|
| |
*** Продавщица устриц (фр.). |
Вон ecaillere*** сидит у входа,
Взрезая устрицу, как встарь.
Терре с ужимкою смешною
В живучей памяти воскрес;
Стоит, бывало, предо мною,
Чтоб похвалил я буйабес.
Как прежде, зальце перед нами.
«Что там месье Терре, гарсон?»
Гарсон слегка пожал плечами:
«Давным-давно скончался он...»
«Один удел, что свят, что грешен,
Вот и добряк Терре исчез...»
«Чем может быть месье утешен?»
«Еще готовят буйабес?»
«Oui, monsieur» –
Ответ бесценен.
|
| |
**** Какое вино месье желает? (фр.). |
«Quel vin monsieur desire-t-il?»****
«Получше».– «Шамбертен отменен,
С печатью желтою бутыль...»
Я сел в любимый свой закуток,
В уют без сказок и чудес,
Куда Терре носил средь шуток
Бургундское и буйабес.
И вновь минувшее воскресло
Близ ног скрипучего стола;
Когда-то сел я в это кресло
И – глядь-поглядь, а жизнь прошла
Раз вас узрев, cari luoghi,
Я был безус, как юный бес,
Теперь сижу, седой убогий,
И ожидаю буйабес.
Не болтуны и не гуляки,
Где все вы, верные друзья?
Гарсон! – вина из старой фляги,
За их здоровье выпью я.
Передо мной всплывают лица
И речи молодых повес;
О, как умели веселиться
Мы под вино и буйабес!
Джек Гименею счастлив сдаться,
Огюст ведет кабриолет;
Все так же Том готов смеяться,
Фред-старина еще в Gazette;
Над Джеймсом травы зашептали
В слезах заупокойных месс:
С тех пор не видит он в бокале
Бордо и в миске – буйабес.
О Боже, как горьки утраты!
Дожив до старческих седин,
Сижу теперь, как и когда-то
Сидел я тут, но не один.
Лицо красавицы горело,
Я мог с ней вечность говорить,
Она в глаза мои глядела...
Мне чару не с кем разделить.
Пью, как нашептано мне
Паркой, Рифмуя трезвость и вино,
Чтоб вспомнить за печальной чаркой
Все, что прошло давным-давно.
Сюда, вино в любой печати,
Не терпит трапеза словес.
Сиди и внемли благодати –
Несут кипучий буйабес.
«Офицер медицинской службы
армии США сообщает, что,
спрашивая ротного командира,
он выяснил – девять десятых
солдат ушли в армию из-за своих
сердечных драм» («Морнинг пэйпер»)
Эй, янки-волонтеры!
В душе такая грусть,
Когда про вас я сказки
Читать берусь.
Прочь, ласковые взоры!
Вкушая соль земли,
Лукавству женской ласки
Мундир вы предпочли.
Неужто в вашей роте,
Что Марсом рождена,
Как брата с верным братом
(Чу, песнь слышна),
В едином развороте
Свела вас навсегда
Под стягом полосатым
Одна беда?
Так звездный трон Венеры
Был презрен без затей,
Бежать сочли вы благом
От сих цепей.
Защита от химеры,
Меч правит торжество
Под полосатым флагом
Для звезд его.
Неужто невезучий
Был каждый, кто в строю
Обрел клинок свой грозный
И песнь свою:
И ты, капрал могучий,
Ты, негр, что на древке
Стяг полосато-звездный
Зажал в руке?
Марш-марш, первопроходцы,
Чеканьте строем шаг,
Сверкайте, эполеты,
И вейся, флаг.
Пускай флейтист зальется,
И ловок и удал.
Летите ввысь, куплеты,
Бряцай, кимвал!
Ответь, кимвальщик черный,
Блеск меди пригаси:
Ужель была обманом
Любовь Люси?
Эй, Джек, флейтист проворный,
И барабанщик Том,
Несущий с барабаном
Победный гром,–
Признайтесь, волонтеры,
И ты, мой капитан,
Как римлянин, отважный,
Чей строен стан,–
Признайтесь, гренадеры,
Хоть все вы и сильны,
Но женщиной однажды
Вы сражены!
Стальные ваши латы
Шутя она пронзит,
Стрелою неизбежной
Бойца сразит,
И стойкого солдата,
Упавшего ничком,
Придавит ножкой нежной,
Но с каблучком.
Здесь места нет вопросам:
Улыбкой жен борец
Был превращен в пигмея,
В глупца – мудрец.
Геракл остался с носом,
Простак Самсон – без кудл.
Таким и ты позднее
Рожден был, Янки-Дудл!
|
| |
Записка Теккерея Генри Коулу.
*Генри Коул – друг Теккерея, сотрудник Сауткенсингтонской школы изящных искусств,
а с 1857 г. музея Альберта и Виктории.
Фамилия Коула (cole – вор. жарг. – монета, деньги) не раз давала Теккерею повод для шуток.
|
Душа в пятки ушла,
Тут же взмыв от привета –
Королева рекла:
– Дорогой сэр Монета!
Виндзор ждет на обед,
По пути нам,
Будьте прекрасным моим Валентином.
– Я милой Кэт служу, – Альбом изрек,–
Меж книг чужих – меж их дешевых щек
И нудных фраков – я надолго слег.
Живей, Перо! Чтоб линия звучала,
Рисуй смешное личико сначала
И к Кэт отправь меня, чтоб не скучала.
Перо
– Три года господину своему
Служу я, написав картинок тьму,
Смешны их лица сердцу и уму.
Когда тебе, Альбом, смогу невинно
Раскрыть дела и думы господина,
Ты поразишься остроте картины!
Альбом
Дела и думы? Да любой пустяк,
Шепни хоть анекдот – я тут мастак –
И запиши, мой дорогой остряк!
Перо
Мне как слуге пришлось неутомимо
Идти во след чудному пилигриму,
Писать с нажимом или без нажима
Карикатуру, рифму и куплет,
Немой сюжет, билеты на обед,
Смешной рассказ для тех, кому пять лет,
Его ума глупейшие капризы,
В цель бьющие бесцельные репризы
И речь, как у разгульного маркиза.
Писать, чтоб зарабатывать на хлеб,
Шутить, когда мой мэтр от боли слеп,
Чтоб в час его тоски ваш смех окреп.
С людьми всех званий говорить по суткам,
Быть с пэром равным, с леди – в меру чутким
И отдаваться бесконечным шуткам!..
Старинных яств истлевшее зерно,
В небытие утекшее вино,
Друзья, что спят в земле уже давно...
Банкет, помолвка, похороны, бал
И счет купца, кому он задолжал
На Рождество – я всем им отвечал.
Вот Дидлер угодил под меч дамоклов –
Ждет помощи, а мисс Беньон – автограф,
Я в «да» и «нет» – свой собственный биограф.
Мчит день за днем, как строчка за строкой,
Писать за здравье иль за упокой,
Хвалить, смеяться – долг извечный мой.
Так день за днем пишу, пока есть силы,
Как письмоносец ранний, ждет светило,
Чтоб высохли последние чернила.
Вернись, мой славный маленький Альбом,
К прелестной Кэтрин, в свой уютный дом,
Всегда нам рады, только мы придем.
Глаза ее с искринкой золотою
(Пусть груб мой стих под шуткою пустою)
Приемлют все с привычной добротою.
О милая хозяйка! Если вдруг
Мой мэтр начнет писать про боль разлук,
Позвольте мне назвать вас просто «друг»!
Планета изменяется с годами,
Заполнен мир чужими голосами,
Размыты имена друзей слезами.
Пройдут и радость и печаль – пускай.
Альбом, хозяин говорит «прощай»,
Чтоб ты вернулся в свой уютный рай.
Он счастлив в благодарности безмерной,
Что найден друг в его заре вечерней
Столь нежный, столь душевный и столь верный.
Пустую фразу обойду всегда.
Пришелец! Мне любая лесть чужда,
И с ложью я справляюсь без труда.
Полюбил Шарлотту Вертер,
Пламя той любви не гасло;
А Шарлотта лишь умела
Резать хлеб и мазать масло.
Он любил жену чужую,
Добродетель грызла душу,
Предпочел он всем богатствам
Преданность супруги мужу.
Чах и чах, глазея нежно,
Парил страсть в котле печали,
Пулю в лоб себе пустил он,
Чтоб мозги не докучали.
А Шарлотта, видя тело,
В коем жизнь уже погасла,
По привычке отдавала
Руку хлебу, сердце – маслу.
I
Вместо притчи в назиданье
Для пристойного собранья
Я про то, на чем стою,
Песнь священную спою,
Песнь священную спою.
Пусть куплет причудлив где-то –
Ведь творец того куплета
Древен сам, как и Адам.
Спою, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
«Не пьет, не любит, не поет,
Лишь тот, кто круглый идиот!»
II
Он, по дедовским наказам,
Кубок грел рукой и глазом,
Услаждая под напев
Винный дух устами дев,
Лишь устами добрых дев.
Братья, Богу мы любезней,
Коль войдет с вином и песней
В нашу кровь одна любовь.
Споем, как Мартин Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
«Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!»
III
Кто не примет наше кредо,
Не споет, в пример соседу,
Будь он свят, как свят Джон Нокс,
Он уже не ортодокс,
Он уже не ортодокс!
И с пристойного собранья
Изгнан с божескою бранью
Будет вмиг тот еретик,
Что не поет, как Лютер пел,
Как доктор Мартин Лютер пел:
«Не пьет, не любит, не поет
Лишь тот, кто круглый идиот!»
|
|
|
