Танкред ДОРСТ

Я, Фейербах

---

	При участии Урсулы Элер © Перевод с немецкого Л. Бухова Действующие лица Актер Фейербах Ассистент режиссера Женщина Место действия Сцена и зрительный зал большого театра Действие пьесы происходит после репетиции в пустом театральном зале. На сцене еще стоят детали декорации спектакля, который игрался накануне. Немного спустя после начала действия входят рабочие сцены. Не обращая внимания на Фейербаха, они освобождают сцену и затем начинают устанавливать декорацию предстоящего спектакля. Фейербах, как мне представляется, – невзрачный человек среднего возраста. На артиста не похож, скорее наоборот: он стремится – очень робко и старательно – походить на обычного обывателя, человека, профессия которого требует неброского и солидного поведения. Его способ выражаться отличает тщательная, подчеркнутая правильность. Манера говорить производит впечатление несколько экзальтированной, поскольку время от времени он излишне растягивает гласные, усиливая при этом голос так, будто звук стремится высвободиться из словесного контекста, следуя за эмоцией. Однако тут же он продолжает говорить нормальным тоном. Довольно быстро становится ясно, что он – непревзойденный мастер в подражании: внезапно изменив позу, с помощью одного жеста может изобразить определенную личность. Но за бойкостью, переходящей порой в дерзкое высокомерие, постоянно ощущается состояние депрессии: это потерянный человек в пустой комнате без окон. 1. Сцена и зрительный зал в полумраке. Фейербах. (на сцене). Свет! – Включите же свет! Свет не включается. Если здесь некому включить для меня свет, я могу сразу же уйти. (Пауза. Кричит в зрительный зал.) Вы меня видите?! Пауза. Вы видите меня? – Я очень сожалею, но задержка, вызванная отсутствием света, это не моя вина. Не станете же вы обвинять меня в том, что вам приходится ждать. Я ведь тоже жду! Пауза. Я бы хотел попросить вас: дайте мне хоть какой-нибудь знак, скажите хоть слово! Например: "Я здесь!" Прошу вас об этом, чтобы иметь возможность сориентироваться. Мне поможет, если я буду знать где вы сидите и наблюдаете за мной. – Вся эта процедура, в общем-то не слишком приятна – ни для наблюдающего, который в результате должен вынести свое суждение, ни, равным образом, для актера на сцене. Пауза. Вы молчите? – Но я хочу вам сказать, – меня нисколько не смущает необходимость играть здесь, на этой сцене, перед вами – напротив! Для меня нет ничего важнее, чем компетентный зритель. Мастер. Знаток людей, такой как вы. Что, извините? (С внезапной злостью.) Но свет необходим мне, наконец! Просто возмутительно, что здесь, на сцене, по-прежнему нет света! Возмутительно в особенности по отношению к вам, ведь вы хотите видеть меня, чтобы оценить, отвечает ли моя квалификация и моя индивидуальность вашим ожиданиям. Пауза. С в е т ! Сцена освещается. Декорация вчерашнего спектакля еще не убрана. Фейербах стоит перед рампой.
** Драма Иоганна Вольфганга Гёте (1789 г.)	Ну, наконец-то! (В зал.) Что я должен делать? Мне не известно, какую пьесу вы собираетесь ставить и, следовательно, – какая роль в ней предназначена мне. (Пауза.) Сейчас я приготовил сцену из четвертого акта "Торквато Тассо" **, но мог бы также что-нибудь сымпровизировать, – как вы пожелаете! Я был бы счастлив, если бы вы подсказали мне идею, которую я мог бы подхватить и затем развить... если бы мы уже сейчас в известном смысле начали сотрудничать. Пауза. Но где же вы?
	Ассистент. (в зрительном зале, спереди слева). Здесь. Фейербах. Я имею в виду господина Леттау. Ассистент. Его еще нет. Фейербах. (раздраженно). Вот как, его еще нет. – Ага. – Его еще нет. Еще на пришел. – Так, так. – Еще нет. – А вы кто? Ассистент. Ассистент. Фейербах. Так, так. – Ага. – Ассистент. Очень странно. Я приглашен сюда, чтобы господин Леттау посмотрел меня в связи с ролью, которую мне предстоит сыграть в его представлении. Правильно? Ассистент. Да. Фейербах. Я пришел не для того, чтобы выступать перед его ассистентом. (Поворачивается и уходит со сцены.) Ассистент. (кричит ему вслед). Господин Фейербах! Пожалуйста...! Однако Фейербах не возвращается. 2. Ассистент некоторое время в нерешительности раздумывает, затем подходит к режиссерскому пульту, берет телефонную трубку. Ассистент. (по телефону). Дай мне быстренько шефа!.. Фейербах ушел... – Но я пытался. – Нет. – Да, я очень сожалею. – Я же могу еще на служебный вход... да, да, я сейчас. – Да, я знаю. – Нет, нет, не завелся... он просто ушел... я не знаю... да, извини, сейчас же сделаю. Появляются рабочие сцены и начинают разбирать декорацию. Ассистент кладет трубку, затем набирает другой номер. (По телефону.) Служебный вход? Фейербах возвращается на сцену. (По телефону.) Все в порядке, уже не нужно. 3. Фейербах снова выходит к рампе. Фейербах. Хорошо. Я подожду. Чем стоять в кулисах на пути у рабочих и мешать им перестраивать декорацию, которая, по-видимому, необходима для вечернего представления, я ведь точно так же могу подождать и здесь. Ассистент. Я уж подумал, что вы ушли! Господин Леттау непременно хочет вас увидеть, непременно! Фейербах. Здесь, я вижу, есть стул. – Должно быть, его поставили, полагая, что мне придется ждать. Ассистент. Нет, не потому, но вы садитесь! Фейербах. Вот здесь. – Нет, чуть дальше. (Переставляет стул на другое место и садится.) Как много пространства вокруг меня. Я дышу. – Да. И этот стул... стул и пространство! Пауза. Стул – это: парк поздней осенью, опадает листва. Здесь сижу я, в моей руке часы. – Стул в исповедальне. – В салоне: светская беседа! – В приюте, конечная остановка исковерканной жизни. – Проситель в приемной, ноги вот так... (Все это он демонстрирует.) Трон. – Что вы сказали? Ассистент. Я ничего не говорил. Я с восхищением наблюдаю. Фейербах. Расина следовало бы играть сидя, написал как-то один умный человек. Совершенно справедливо. Ассистент. Кто? Фейербах. Я сказал: совершенно справедливо! Ассистент. Я бы не разрешил актерам сидеть. На мой взгляд это неверно. Фейербах. Ты сидишь, и другие персонажи трагедии тоже сидят. И вся драма играется так, будто действие происходит в салоне, диалог проговаривается тоном легкой болтовни, беззаботно, страсти, конечно, присутствуют, однако они скрыты, упрятаны под поверхностью. Ассистент. Я считаю, что это бессмыслица. Фейербах. Ипполит возле чайного столика, Митридат... Береника берет конфету, в руке у Гектора бокал с шерри, при этом он беседует... Великолепно! Ассистент тем временем звонит по телефону и перестает слушать. Вас удивляет, что у меня такие красивые, необычные часы. Они мне достались по наследству. Взгляните! (Хочет показать Ассистенту карманные часы.) Ассистент. (разговаривая по телефону). Красивые. Фейербах. Они остановились, когда умерла моя мать, а в нашей семье живет предание, что они останавливаются каждый раз, когда умирает их владелец. Это, правда, мужские часы, но моя мать тем не менее всегда имела их при себе. Ассистент. (разговаривает по телефону, не слушая Фейербаха). Я же говорю по телефону! Пауза. Ассистент говорит по телефону. Фейербах. Вы разговариваете с господином Леттау? – Тогда напомните ему, пожалуйста, о нашей договоренности, о письме, которое я ему написал. – И, естественно, о том, как он мне ответил, написал чудесное письмо, очень любезное, да, ответил буквально по-дружески. Напомните, что я по его желанию явился сюда, после репетиции. – Он, должно быть, захотел немного отдохнуть. Но пусть он знает, что я, как мы и договаривались, уже здесь, пришел минута в минуту! – Но для меня не составит никакого труда, если я его немного подожду. Скажите ему об этом! Пауза. Ассистент. (продолжая говорить по телефону). Да успокойтесь же, наконец! Я говорю не с господином Леттау! Фейербах. Хорошо, хорошо, хорошо. Ассистент кладет трубку. Пауза. Если вы позволите дать вам добрый совет... 4. Фейербах. Вы, должно быть, собираетесь стать режиссером? Ассистент не отвечает. У вас есть счастливая возможность работать с очень хорошим режиссером и учиться у него ремеслу. Я не спрашиваю, как вам это удалось! Но вы обладаете огромной привилегией ! Многие одаренные молодые люди страстно желали бы оказаться на вашем месте, ради этого они готовы даже на жертву. Все хотят стать режиссерами! Режиссер – незримый владыка над всем, что совершается на сцене, ведь это нечто чудесное, великое! Не так ли? Ассистент. Да. Фейербах. Но вы не станете режиссером! Вас ждет провал! Ассистент. Спасибо. Фейербах. Послушайтесь моего совета, откажитесь! Оставьте ваши планы, прежде, чем произойдет катастрофа! Я не знаю есть ли у вас талант, вполне возможно, что какой-то талант у вас и есть – впрочем любой человек обладает определенным талантом, пока он молод. В течение недолгого времени сверкает в глазах молодежи нечто исключительное. Но это быстро проходит. Может статься, что вашего таланта хватит на более длительный период, так что уже после первого незначительного успеха вы уверуете, что это призвание всей вашей жизни. – Вы уже ставили что-нибудь? Ассистент. Да. И что? Фейербах (торжествующе). Вы слишком слабы! Я заметил это с первых мгновений нашего знакомства. Движение руки, когда вы сказали: "Здесь". Дело в том, что этот жест хорошо мне знаком. Уже двадцать лет знаю я этот жест. Тогда, еще молодым актером, я играл в Ганновере. И господин Леттау тоже там был. Вы ему подражаете, господин ассистент! Вы подражаете ему самым чудовищным образом. Как вы сидите передо мной после этого телефонного разговора! Чуть ли не лежа висите поперек кресла, перебросив руку на соседний подлокотник. - Леттау! Все – Леттау! (Подчеркнуто громко смеется.) Вот теперь вы сами заметили в какой позе лежите в кресле. Сейчас вы, наверное, были бы рады сесть прямо, но не можете себе этого позволить, потому что я обратил внимание на вашу позу и теперь вы опасаетесь показаться излишне послушным, если сядете прямо: это тоже слабость! – Провоцирующая небрежность его жестов, его манеры держаться, которая общеизвестна, у него воспринимается, как признак независимости, оригинальности, силы и – об этом я упоминаю с очень большой осторожностью – как признак высокомерия. У вас же все это выглядит как вздорное кривляние! Вы слабы и за позой пытаетесь спрятать свою слабость! Актер, который, возможно, будет с вами работать, заметит это сразу же, и если он не такой же как вы робкий новичок, то справится с вами в два счета. Боже вас упаси становиться режиссером! (Изменив тон.) Кстати, с кем это вы говорили по телефону? Ассистент. Вас это нервирует? Фейербах. Вы сообщили ваше суждение? Ассистент. Суждение? Фейербах. Я хотел сказать... я имею в виду... (Он вдруг начинает говорить возбужденно, руки трясутся.) Ассистент. Я разговаривал с моей приятельницей, если вам так интересно. Судя по всему, сегодня мне придется задержаться дольше обычного. 5. Фейербах. Все в ожидании! Все в ожидании! Люди стоят во мраке и ждут. Будет ли когда-нибудь вновь светло? Жрец вырывает у жертвы бьющееся сердце и поднимает к черному небу. Ассистент (кричит рабочим сцены, которые с шумом передвигают мебель). Да прекратите же, наконец, этот грохот на сцене!
**Главный герой пьесы Фридриха Гёльдерлина "Смерть Эмпедокла" (1797 г.)	Фейербах. Некоторые режиссеры умышленно заставляют актера ждать, даже в период репетиций. Актер хочет работать, хочет показать, что он за ночь придумал, что в соответствии со своей ролью разработал, а режиссер заставляет его ждать. Актера вызывают на следующее утро, и снова дело до него не доходит. Режиссер говорит, что теперь он будет работать над другой сценой, что изменил свои планы – ладно, но актера тем не менее продолжают вызывать! Не освобождают от репетиций! Он не может пойти погулять. Актер приходит и ждет – его не приглашают на сцену, он не может говорить с режиссером. Так продолжается целую неделю, пока он не впадает в полную растерянность и не утрачивает веру в себя. Но тут наступает его черед, и после удачной репетиции режиссер говорит ему : "Ты был прекрасен! Именно эта твоя взвинченность была так мне нужна для той сцены!" – Если достигнут подобный результат, я не стану утверждать, что это издевательство, тогда я скажу, что это гениальность. – Но нечто подобное может себе позволить только большой художник, а не такой как вы новичок в деле творческого общения с людьми. Молчание. Актер должен забыть о своих многообразных, испытанных способах воздействия! Он обязан забыть свое мастерство! Он должен забыть свой язык! Забыть слова и их значение! Фразы, звучащие из его рта, должны быть чужды ему, непонятны, как если бы он внезапно заговорил по-китайски, как если бы его рот произносил слова на языке, которого не знает его разум! Он должен лишиться уверенности в себе! Должен забыть все, чему учился! И все, что постиг, он тоже должен забыть, равно как и все то, что он, по его убеждению, твердо знает! И психологию тоже, с ее так называемыми непреложными закономерностями, на которые все так охотно полагаются! Именно психология, господин ассистент, стала чумой нашего столетия! Следует отрешиться от всяческих знаний и стать чуждым самому себе! И вот тогда, друг мой, – огромная пустота! Лишь тогда актер, этот новый простосердечный Парсифаль, может обратить свой взгляд на любые явления и они предстанут перед ним как в первый день творения – никогда дотоле не виданными, ни с чем не сравнимыми! Правда, в этот период впадаешь порой в отчаяние. Беспомощно стоишь на сцене, подобно человеку, впервые в жизни вышедшему на театральные подмостки. Но, видите ли, мне все же, несмотря ни на что, удалось достичь немалого: мой Эмпедокл **, мой Тассо, мой Эдип – все это были поистине великие роли! Я уже был однажды в милости, а выйти из милости невозможно. Слово "милость", должно быть, раздражает вас?
	Ассистент. Нисколько. Фейербах. Это понятие религиозное, в этом смысле я его и использую. 6. Ассистент. Меня раздражает другое – почему, если вы так знамениты, я ни разу о вас не слышал. Фейербах. Как давно вы в театре? Ассистент. Пять лет. Фейербах. Ну да, ну да! Я забываю, что вы еще молоды! Все эти пять лет я действительно не играл. Я даже семь лет не играл. Ассистент. Вы не играли целых семь лет?
**"Theater heute" – наиболее известный ежемесячный театральный журнал ФРГ (издательство "Эрхард Фридрих ферлаг"	Фейербах. А вы разве не читаете? Не просматриваете фотографий спектаклей, которые были поставлены до вашего периода? Никогда не читаете журнал "Театр сегодня"? **
	Ассистент. Если речь идет о вас, вы, наверное, имеете в виду "Театр вчера"? Фейербах. Да, да, раньше это был превосходный журнал. В нем часто писали обо мне, публиковали мои фотографии. Ассистент. Чем же вы занимались все эти семь лет вашего отсутствия? Фейербах. (испуганно, как бы защищаясь). Ваш вопрос нисколько меня не задевает! Он меня не трогает! Вы заблуждаетесь! Вам не удастся оскорбить меня подобным вопросом! Ассистент. Да я вовсе не хотел . Фейербах. Нет хотели, хотели! Со свойственной вам дерзкой бесчувственностью вы захотели поставить меня в дурацкое положение. Ассистент. Да я только хотел спросить. Не надо так волноваться. Фейербах. На эти семь лет я решил... устроить себе перерыв. Ассистент. Странно. Фейербах. Что здесь странного? Ассистент. Ну, это очень необычно, целых семь лет! Я имею в виду – по собственному желанию. Фейербах (в бешенстве). Дерзкий невежа! Ассистент. Согласен, встречаются, конечно, актеры, которые берутся за другую профессию или посвящают себя каким-нибудь социальным проблемам, поскольку одного актерства для них недостаточно. Но в подобных случаях они уже не хотят возвращаться на сцену через семь лет. Фейербах. "Неуд". Ассистент. Ведь можно заняться чем-нибудь другим, освоить другую профессию. Фейербах. Итак, актерской профессии вы ставите: "неуд"! Один балл! Ассистент. Существует множество других профессий. Фейербах. Какому же виду деятельности вы готовы дать оценку "удовлетворительно", а, может быть, даже "хорошо" или "отлично"? Аптекарь? Ассистент. Не совсем. Фейербах. То есть – "неуд"! – Политик? Ассистент (отвергая). Ну уж, политик! Фейербах. "Неуд"! – Учитель? Ассистент. Лучше не надо. Фейербах. "Неуд"! – Спелеолог? Ассистент (смеясь). В пещерах слишком темно. Фейербах. "Неуд"! – Программист? Ассистент. Боже упаси! Фейербах. "Неуд"! – Авто гонщик? Ассистент. Возможно. Фейербах. Возможно – означает "неуд"! – Биржевой маклер? Ассистент. К сожалению, нет. Фейербах. Значит, "неуд"! – Криминалист? Ассистент. Да, но в полиции... Фейербах. "Неуд"! Вот видите! Для вас все профессии неудовлетворительны! (Смеется.) Ассистент (с неожиданной настойчивостью). А где вы были все эти семь лет? Фейербах. Не собираетесь ли вы заподозрить меня в том, что я находился в заключении? Что именно здесь кроется темное пятно? Возможно, уголовного характера? Какое-нибудь правонарушение? Или даже преступление? Ассистент. Нет, нет, нет. Фейербах. Я не был в тюрьме! – Все эти годы я... Ассистент (останавливает его) Да оставьте вы! Фейербах. Нет. Я отчитаюсь, хоть и вовсе не обязан. Вы для меня не авторитет. Вы сидите здесь, всего лишь оберегая место. И я занимаюсь вами только ради того, чтобы не скучать. – Мне хочется вразумить вас. – Все эти семь лет я впитывал в себя жизнь, на меня многое обрушилось, но я смог всему противостоять. Вам, мой юный ассистент, не следует рассуждать вот так – от двери к двери! В одну дверь заглянули – талант. В другую – уголовщина. В третью – унылая повседневность. Еще в одну – погубленная жизнь. Распахивать и захлопывать одну дверь за другой и быстренько определять, что за ней скрывается. Ассистент. Я не понимаю, что за двери... Фейербах. Ах, о дверях я говорю в переносном смысле. Двери цвета слоновой кости. Ассистент (смотрит на Фейербаха так, будто лишь теперь начинает его понимать). Ах, вот как. Фейербах (возбуждаясь). Разве жизнь, жизненный путь не может иметь пробелов? Внезапных скачков и вывертов – всего того, что в театральной пьесе, естественно, встретиться не может! Разве у меня не могло быть ослепшего брата, с которым я ходил бы в горы, семь лет подряд, а в заключение оказался бы в Венеции? Или не могло так случиться, что я семь лет пролежал, едва дыша, в коматозном состоянии? Или, что у меня была любимая мной и преданная супруга, с которой я путешествовал по разным странам, чтобы она их увидела, прежде чем ее оставит память и она погрузится в бесформенный мрак? Ведь могло же все это случиться, господин ассистент! 7. Фейербах. Зато теперь я здесь! И охвачен лихорадочным желанием снова стоять на сцене, она призывает меня, притягивает! Ради этого я готов мириться даже с необходимостью приходить сюда, чтобы меня посмотрели, будто я никому не известен, будто я новичок. Будучи новичком приходится многое сносить. С горечью я вспоминаю то время. Однажды я пришел и захотел исполнить один из зонгов Брехта, весьма острую, резкую вещь; я начал, но режиссер остановил меня и сказал: "Господин Фейеркрах, или как вас там, мне скучно на это смотреть! Прошу вас после каждой строчки делать небольшой подскок." Я ответил: "Нет, после строки Брехта я не стану делать подскока, в этом тексте каждая строчка слишком важна для меня." Он сказал: "Зато для меня важен подскок!" Ничего не поделаешь, в конце концов я начал подскакивать! И такие подскоки мне тогда приходилось делать довольно часто. Сплошные подскоки, подскоки и прыжки! Теперь это позади, слава Богу, теперь это в прошлом. – А какие унижения приходилось испытывать другим коллегам, лучше не вспоминать. Молчание. Самую неприятную историю рассказывал мне актер, который эмигрировал в Америку. С огромным трудом, посредством тысячи писем, ему удалось добиться встречи со знаменитым режиссером. Этим режиссером был Орсон Уэллс. Итак, он представился. Знаменитый режиссер внимательно оглядел его. Они обменялись несколькими словами, затем вышли из комнаты, прошли по коридорам, режиссер открыл какую-то дверь. Это был туалет. Он попросил актера остановиться возле писсуаров и заперся в одной из кабин. Оттуда он крикнул актеру: "GO ON! ПРОДОЛЖАЙТЕ!" Молчание. Как вы это находите? Ассистент. Негигиенично. Фейербах (возбужденно). Ах, вы находите, что это смешно? Ага! Тогда мне ясно, что вы собой представляете! Тогда мне ясно, для чего вы здесь! Вы здесь для того, чтобы дать мне именно такой ответ! Я не случайно рассказал вам этот скверный, вызывающий отвращение эпизод. Ассистент. Да с чего вы взяли! Я здесь сижу и жду, так же как и вы. Фейербах. И это не первый ваш наглый ответ, вы просто провоцируете меня! Но я сохраню спокойствие! Да, да. Продолжительное молчание. Я буду читать Тассо, монолог из четвертого акта. Голос из громкоговорителя. Собаку уже привели. Фейербах. Я буду читать Тассо, монолог из четвертого акта. Тассо я играл дважды. В первый раз – еще очень молодым человеком, в Кобурге. В то время я еще совсем не понимал глубинной проблемы этой пьесы, ее связи с моей жизнью и страданиями. Я лишь упивался языком, чудесными стихами! Юный, милый, исполненный надежд человек... зачем только люди становятся актерами? И потом еще один раз, в более зрелом возрасте. Это было... – вот видите, – ...это было семь лет тому назад! О роли тогда много говорили и также писали – о да, о да! И я все это читал. Много воды было пролито, но никто не утонул. Ассистент. Воды? Фейербах. Просто я так выразился, так, мимоходом! Все были потрясены! Восхищение и трепет перемешались, как это обычно бывает перед лицом большого события! Я и сам это ощущал, с первого мгновения. Обрушивается лавина света, и все в твоем уме ярко освещается. Ассистент (смеется). Вы так странно рассказываете об этом. Фейербах. Да? Ассистент. На мой взгляд – да. – Но сами-то вы считали это успехом или нет?
**Пьеса Роберта Биллингера (1931 г.)	Фейербах (раздраженно, парируя). Да что вы понимаете! Пауза. Теперь, уже написав письмо господину Леттау, я прочитал пьесу вновь, а затем, в последующие дни и ночи, перечитал, проштудировал всю драматургическую литературу, классическую и также новейшую... это было захватывающе! В моем воображении возникло чудовищное, неслыханное, грандиозное представление! Нескончаемая драма о величии и ничтожестве человека! – Вам известна пьеса "Ночь демонов"? **
	Ассистент. Нет.
**Пьеса Герхарта Гауптмана (1906 г.)	Фейербах. А "Пиппа танцует"? **
	Ассистент. Нет.
**По-видимому речь идет о пьесах Лиона Фейхтвангера "Васантасена" (1916 г.) и Фердинанда Брукнера "Глиняная повозка" (1957 г.), основанных на сюжете драмы индийского писателя раннего средневековья Шудраки "Мритшакатика" ("Глиняная повозка").	Фейербах. "Васантасена", называемая также – "Глиняная повозка"? **
	Ассистент. Как? Нет.
**Пьеса Георга Кайзера (1918 г.)	Фейербах. "Жиль и Жанна"? ** О встрече святой Жанны с извергом Жилем де Рэ?
	Ассистент. Нет.
**Пьеса Эрнста Барлаха (1923 г.)	Фейербах. "Бедный кузен"? **
	Ассистент. Это Барлаха, я о ней слышал.
**Пьеса Макса Гальбе (1904 г.)	Фейербах. "Поток" **Макса Гальбе?
	Ассистент. Нет.
**Пьеса Юджина О'Нила (1946 г.)	Фейербах. "Разносчик льда грядет"? **
	Ассистент. Нет.
	Фейербах. Можно назвать также – "The Iseman cometh".
**Нет, извините (англ.)	Ассистент. No, sorry. **
	Фейербах. "Горе от ума"? Ассистент. Не знаю. Фейербах. "Перикл"? Ассистент. Нет. Фейербах (изображает отчаяние). Это же Шекспир! Эх вы – самонадеянный ассистент! Отправляйтесь-ка домой! Здесь вам не место! Уходите, и займитесь лучше импортом-экспортом! Ассистент (смеется). Я уже подумывал об этом. Фейербах. Ответ просто обезоруживающий. Вы мне становитесь почти симпатичны. 8. Фейербах. Мне, однако, думается, что вашему поведению и вашему характеру недостает определенной последовательности. А без нее вы не сможете работать в профессии, которую избрали! – Вот я – полная ваша противоположность. За что бы я ни взялся, все делаю с полной отдачей и порой дохожу в этом до крайностей. Если я вдруг порежусь перочинным ножом, то не только поцарапаю кожу, но разрежу глубже, и в результате отрежу весь указательный палец. Ассистент. Вот как? Фейербах (испуганно). Это всего лишь пример, только пример. Голос из громкоговорителя. Собаку уже привели. Фейербах. На сцене со мной однажды был случай – это очень комическая история, я по сей день не перестаю смеяться – по указанию режиссера я должен был, после завершения сцены с Дездемоной, подняться по лестнице на три ступени, затем повернуться, снова спуститься вниз и выйти с другой стороны. – А что за собака? Ассистент. Все в порядке, не обращайте внимания. Фейербах. Я же поднялся не на три ступени, но и на четвертую, пятую и так по всему лестничному помосту до самого верха! Вы ведь знаете где оканчивается театральная лестница – в пустоте! Это всего лишь помост, лестница-фантом. Все кричат: Остановись! Остановись! К счастью, когда я свалился, не сломал себе шею. (Резко смеется.) Ассистент. Странная история. Фейербах. Мы так смеялись, так смеялись! – Вы уходите? Ассистент (встал, идет к сцене). Да где, наконец, собака? Должен же хоть кто-нибудь заняться этой чертовой дворнягой! На сцене никого из персонала нет. Куда все подевались? Фейербах. Не можете же вы просто так уйти! Ассистент. Что я – ваш сторож? Фейербах (испуганно). Нет, вы не мой сторож! Боже упаси! Нет! Как вам только могло такое прийти в голову? Мне не нужен сторож! Вы, по-видимому, хотите подняться к господину директору, к господину Леттау, и сказать, что мы его ждем здесь так долго. Вам не надо этого делать! Я очень терпелив! (Кричит вверх, к порталу.) Мое терпение безгранично! - Ведь у вас повсюду микрофоны, а, возможно, и видео-глаз, который за нами наблюдает. Но, вероятно, после репетиции его выключают, чтобы господин Леттау имел возможность отдохнуть. Я могу это понять. Все время театр, ничего, кроме театра! Он просыпается и думает – опять театр, а при этом он, возможно, предпочел бы обычную жизнь, потому и выключает аппаратуру. Когда абсолютно тихо, когда театр словно вымирает, жизнь возвращается. (Кричит вверх.) Мое терпение безгранично! - Он меня услышал? Ассистент. Не думаю.
**Жаждет душа моя Бога, Бога живого (лат.)	Фейербах. Какая тишина! Чернильно-черная тишина. Как невероятно тихо! Я снимаю ботинки, чтобы мои шаги не были слышны. Потому что мои шаги могут мешать. Ведь мои шаги – если я не сниму ботинок – грохотали бы как гром! (Снимает ботинки, ставит их рядом к рампе, делает несколько шагов, неслышно прохаживается в носках по сцене.) Считается, что только на природе, в одиночестве природы, можно ощутить глубочайшую тишину... в пустыне. Мне знакома пустыня, я шел по глубокому песку, который при каждом шаге вновь и вновь обволакивает лодыжки – там меня тоже охватывало искушение идти все дальше и дальше. Но подобная глубочайшая тишина существует и в театре, порой даже во время самого незначительного представления, в зале сидит тысяча людей или даже больше, актер сделал движение рукой, произнес фразу, бросил взгляд, замер на мгновение, и вдруг наступает эта великая тишина – глубокая как сталактитовая пещера, всеохватывающая тишина. Тысяча человек в темном зрительном зале. Такое мгновение как бы останавливает время. Sitit anima mea Deum, Deum vivum ** – живого Бога жаждет душа моя! – А теперь скажите, господин ассистент, разве не мы сами создаем нашего Бога, там, наверху? – А как вы, собственно, оказались в театре?
	Ассистент (не слушал). Я? 9. Фейербах. Я расскажу вам, как я попал в театр. Мы ждем уже более часа, и нам придется ждать еще дольше. Мне было семь лет. Я был довольно замкнутым ребенком. У меня перед глазами картина – холодным воскресным днем я иду с моей теткой в тир, но вовсе не стрелять, мне это не нравилось. Ведь все мальчики любят стрелять, так хочется в кого-нибудь прицелиться и бабахнуть! Мне же, мне никогда этого не хотелось! В тире иногда давали детские представления, гастрольные спектакли, и в этот воскресный день там играли детскую пьесу. Я был просто вне себя, был восхищен, – мерцал синеватый, таинственный свет, один раз появилась какая-то фигура, очень большая и вся из золота – я завидовал всем, кто там, наверху, ходил и разговаривал, и смеялся, а один из них мог даже летать по воздуху через всю сцену, туда и обратно! Я спросил мою тетку, которая купила билеты: "Сколько нужно заплатить, чтобы разрешили быть там наверху и говорить, и летать?" Она рассмеялась и ответила: "Нисколько, нисколько, маленький глупышка, платят только за то, что смотрят!" Я ей не поверил. Наверняка у нее просто нет столько денег, подумал я. Она была молодая портниха, одна из тех незамужних теток, которые по воскресеньям берут с собой маленького племянника и идут с ним куда-нибудь развлечься, чтобы доставить ребенку радость. В этом их жизнь, другой у них нет. Возможно, в дни вашего детства таких теток уже не было, этих милых, скромных и порой своенравных созданий, которые независимо и добросовестно проходят предназначенный им путь и всю свою жизнь нисколько не рассчитывают на то, что кто-то обернется и с симпатией посмотрит им вслед. Да. И вот тогда я стал актером и заплатил за это всей своей жизнью. – Ну, а вы? Ассистент. Автостопом. Фейербах. Что это должно означать? Ассистент. Да, автостопом. Я стоял на автостраде и хотел добраться до Южной Франции. Одна из машин остановилась и захватила меня, и это был директор театра. Фейербах. Ага. Вот как. Ассистент. Я тогда и представления не имел, что такое директор театра. Фейербах. Ах вот как, вы, наверное, понравились ему? Ага! Что ж, чисто внешне – вы симпатичный молодой человек. Иногда этого бывает достаточно. Во всяком случае – на некоторое время. Из кулисы выходит полная женщина. Останавливается. 10. Фейербах. Трагической ошибкой всей моей жизни стала вера в то, что в театре не действуют преграды и ограничения обычной жизни, что в театре можно всего себя, всю свою сущность развить до самого конца, до абсолютной ясности, до последнего предела. Однако именно в театре постоянно слышишь: соблюдать дисциплину, поддерживать дисциплину! Ни в коем случае нельзя быть человеком ненадежным, на которого опасно полагаться, в противном случае сразу же должен опуститься занавес. Ассистент. Да. Несомненно. Фейербах. Мне известно несколько случаев, когда именно так и произошло. Я вспоминаю историю с четками в "Генрихе Четвертом". (К женщине.) Что вам угодно? Женщина. Я привела собаку. Ассистент. Но где? Где же она? Женщина. В данный момент... не знаю. И не совсем понимаю, где я оказалась. Фейербах (язвительно). На сцене, милая дама! Женщина. Благодарю вас. Какой здесь ужасный беспорядок. Ассистент. Так где же собака? Женщина. Я привела ее. Но она пропала. Я отпустила ее всего на мгновение. Она что-то вынюхивала. – Но я не думаю, что она вам подойдет. Она никому не может пригодиться. И мне тоже. Коллега сказал, что вы ищете собаку. – Меня эта собака все время только раздражала. Фейербах (язвительно, к Ассистенту). А что она должна уметь, чтобы сыграть свою роль? Ассистент. Ничего! Абсолютно ничего! Женщина. Ну, тогда еще она может подойти. Она совершенно ничего не умеет. Ассистент. От собаки требуется только одно: быть терпеливой. Ее будут носить. В определенный момент актер проносит ее через сцену и бросает в бочку. Женщина. Ну, для этого она, может, и подойдет. Из-за этой дворняги у меня одни неприятности. Прежде всего, в моем такси. Пассажиры жаловались, что от нее воняет, особенно в сырую погоду. Фейербах. Я бы тоже пожаловался. Ассистент (кричит). Разыщите же, наконец, собаку! Рабочие сцены, которые тем временем вернулись и продолжают монтаж декорации, не обращают на него внимания. Фейербах. Животным не место на сцене. Женщина. Конечно. Фейербах. Место животных в цирке. Там выбегает на манеж элегантная дама, а из-под ее шелестящей юбки выскакивает полдюжины собак... вы только представьте себе! Какая извращенность! (Истерически смеется.) Ассистент (к рабочим сцены). Да поищите же, наконец, за кулисами или еще где-нибудь! Никто не обращает на него внимания. Фейербах. Я вспоминаю историю с четками в "Генрихе Четвертом". Принц стоял у постели умирающего отца и четки пропускал между пальцами. Великолепно! Затем он вышел вперед, к рампе, и с помощью большого и указательного пальцев начал щелкать бусинами четок прямо в публику. Вот так! Это была находка режиссера, на которой тот настоял. Ну и актер делал так довольно долго, пока из публики – иначе и быть не могло – кто-то не закричал: "Хватит!" А некоторые зрители разразились смехом. Тогда принц Генрих перестал щелкать, посмотрел вниз в темный зал и начал выкрикивать: "Вы свиньи! Свиньи! Отвратительные свиньи!" И так кричал, не останавливаясь. Тогда пришлось опустить занавес.
**Клаус Кински (1926–91) – известный немецкий актер театра и кино, отец актрисы Настасьи Кински	Ассистент. Кто это был? Наверное, Кински? **
	Фейербах. Имя этого, в общем-то великолепного актера, я не назову. Катастрофическое отсутствие дисципли-и-ны в сочетании с гениальной одаренностью! С одной стороны публика желает видеть интересных актеров, яркие индивидуальности, и режиссер тоже, если он честолюбив, хотел бы ими воспользоваться, чтобы придать своеобразие постановке. (Очень взволнованно, почти кричит.) Но все это впустую! Все впустую! Работа требует строжайшей дисциплины! Кое-кто думает, без нее можно обойтись, для того, в частности, чтобы показаться интересным, казаться интереснее, чем в действительности. Я не имею в виду сумасшедших, речь идет о недисциплинированности. Молчание. Фейербах пытается с помощью движений рук и всего тела продемонстрировать свою дисциплинированность. Я хочу вас о кой о чем спросить, но свой вопрос задам тихо, из-за микрофонов, которые, возможно, нас подслушивают, в особенности когда вы будете отвечать. Кому еще предлагали роль, на которую я приглашен? Ассистент. Этого я не знаю. Фейербах. Ведь вы постоянно находитесь возле господина Леттау, на эту тему наверняка велись разговоры, в театре вопрос тоже обсуждался, и до вас что-то доходило, по меньшей мере в виде слухов. Ассистент. Я же сказал, мне ничего не известно. Фейербах. Ладно! Хорошо! Я не в обиде на вас, считаю такое поведение правильным, ваша лояльность вызывает во мне симпатию, я высоко ценю это! Но... почему вы подмигиваете? Ассистент. Я? Фейербах. Ах, вот оно что, извините, теперь я вижу, что у вас в левом глазу легкий нервный тик. Раньше я не мог заметить, был слишком далеко, и света в зале недостаточно. А теперь, вблизи, мне вдруг показалось, что вы мне подмигиваете! (Смеется.) Маленький дефект... мушка в глазу... Пауза. Может, это был Тим? Вечный юнец. Пустой. Бесчувственный. – Кольвайс? Виртуоз, правда, поверхностный. – Бильхаген? Одарен, о да, упорен, но шепелявит. Шнееберг? Рассудочен. Ни капли чувства. Ну, и так далее. Существует один единственный... Ассистент. Фейербах. Фейербах. Мне не нравится ваш примитивный юмор. Вы рассчитываете на зубоскалов. Сидите в столовой с третьеразрядными актерами из массовки и ожидаете раскатов смеха в ответ на ваши остроты. Но здесь никто не будет смеяться. – Великого актера, о котором я говорю, уже нет в живых. Он убил себя алкоголем. Можно даже сказать, что его характер не соответствовал его гениальности. А гений его был велик. Актера, подобного ему, больше не существует. – Эксгибиционисты, эксцентрики, актеры, выставляющие свою роль "напоказ", как выражаются сегодня. На самом же деле они выставляют напоказ лишь свою собственную тщеславную персону. Ассистент. Хорошо! Но второй по гениальности – это Фейербах. Фейербах. Вы по-прежнему не понимаете меня, но я буду невозмутимо продолжать. То, что отличает меня от названных мной артистов – несмотря ни на что я все же считаю их артистами – это ВИДЕНИЕ, которым я обладаю и которое с величайшей покорностью приемлю. Я подчиняюсь ему. 11. Фейербах. Ведь кто такой Фейербах? – Кто я? – Я никто. Я нуль. – Я человек-нуль. Вчера в парфюмерном магазине некто обратился ко мне, когда я покупал кисточку для бритья из барсучьей шерсти – в этих вопросах я старомоден, ненавижу все эти патентованные новинки, раз-два и готово, все эти растворимые продукты, аэрозоли – "Добрый день, господин Фейербах." – "Кого вы имеете в виду?" – Я буквально забыл свое имя, то есть, – я не забыл его, а просто не мог обнаружить связь между ним и моей персоной. И, надо сказать, был очень этому рад. Ассистент. Очень практично. "Меня зовут – Я..." (Смеется.) Фейербах. Можете иронизировать! Можете презирать меня! Мне безразлично, что вы насмехаетесь надо мной или когда надо мной насмехается кто-то другой... или даже публика, хотя вообще-то для актера нет ничего более страшного. Он лишь улыбается. Он смеется. Он смеется во весь голос. Его оплевывают, а он этому рад! И страдает только из-за того, что существуют люди, более презираемые, чем он. А сам он желал бы оказаться на месте самого презираемого. Ассистент. Кто это "он"? Фейербах. Вот сидит он перед вокзалом и достает из сточной канавы гниющие маслины, чтобы сунуть их в рот. Он не брезгует, о нет! Проходят высокомерные, элегантные офицеры, его прежние друзья, пинками гонят его прочь: Чего здесь нужно этому грязному еврею! Они его не узнали. А он радуется этому. Пинают его ногами, а для него это триумф! Зато его понимают птицы, слушают рыбы. И тигр сидит рядом с ним, позабыв о своих окровавленных когтях. Ассистент. Кто "он"?
**Дорогая сестра (итал.) **Ко мне! Ко мне! (итал.)	Фейербах (достает из кармана спичечный коробок и подбрасывает его вверх). Смотрите-ка, вот! Маленькое, пятнистое, юркое создание!... Ах, упало... (Поднимает коробок.) Спичечный коробок, случайно оказавшийся в моем кармане, случайно. Я не курю. Вот, видите, он пустой, совсем легкий. – Я снова подбрасываю его в воздух. (Вторично подбрасывает коробок, теперь он не падает вниз.) Cara sora **, сестричка! Venga! Venga! ** Смотрите, летит! Поднимается! (Бегает по сцене, подняв голову к небу.) Не возвращается! Летит!
	Ассистент. Хороший трюк! Здорово!
**Идите ко мне (итал.)	Фейербах. Смотрите – теперь их два! Ко мне, ближе, ближе! – Venite qui! ** Ах, вы мои пуховые шарики! – Вот, мои плечи, мои руки, опускайтесь на них, ведь это ветви! – Усаживайтесь и слушайте внимательно! Послушайте, что я вам скажу!
	Внезапно раздается трепетание крыльев, шум большой птичьей стаи, сотни птиц носятся вокруг Фейербаха, который стоит, распростерши руки и блаженно улыбаясь. Ассистент (бежит к рампе). Хватит! Хватит! Прекратите наконец! Птицы начинают носиться также вокруг него, он наклоняется и закрывает руками голову, чтобы защититься. Прочь! Прочь! Прочь!
**"Кто вы такие?" Мы же ответим: "Мы двое из твоих братьев." И он ответит: "Вы говорите неправду; скорее всего, вы двое бродяг, которые обманывают людей и крадут у бедняков милостыню, убирайтесь отсюда", и он не откроет нам, но оставит нас до самой ночи под снегом и дождем, промерзших и голодных; если мы безропотно стерпим подобную жестокость и подобную несправедливость и подобную отверженность, без нареканий и раздражения, и смиренно, с христианской любовью осознаем, что привратник по справедливости распознал нас и что его устами с нами говорит Бог; тогда, любезный мой брат, запиши, что это и есть истинная благодать. И если мы, терзаемые голодом, холодом и ночным мраком, постучимся еще более настойчиво и в слезах, ради милости Божьей, будем умолять его открыть и впустить нас, и он в гневе великом скажет: "Что за надоедливые глупцы, сейчас они получат от меня то, чего заслужили", и тогда он выйдет с дубинкой в руке и схватит нас за капюшоны, и швырнет нас на землю, и изваляет нас в снегу, и крепко поколотит нас дубинкой; и если мы все это стерпим покорно и с радостью, помня при этом о муках Христа Благословенного, которые ради милости Его следует и нам принять на себя - о, брат мой любезный, запиши, что это и есть истинная благодать (староитальянский). "Цветочки Святого Франциска" – собрание легенд о жизни св. Франциска Ассизского (1181–1226), основателя монашеского ордена францисканцев. По замыслу автора этот монолог должен играться на языке оригинала. Перевод приведен только для того, чтобы при работе над постановкой было ясно, что здесь говорится.	Фейербах. Venite! Я хочу с вами говорить, вы – дерзкие, крохотные, милые творения Божьи, мои братья, мои сестры. Хочу рассказать вам в чем состоит истинное блаженство. Вот пришел брат-привратник исполненный гнева и спрашивает нас: Chi isiete voi? e nnoi diremo: Noi siamo due de vostri frati, e cholui dira: voi non dite vero, anzi siete due ribaldi che andate inghannando il mondo et rubando le limosine de' poveri, andate via! e non ci appira. e ffaracci istare di fuori alle neve et all'aqua, cchollo fredde e ccholla fame, infine alla notte, allora, se nnoi tante ingiurie e tanta crudelta e ttanti cchommiati ssosterremo pazientemente sanza turbazioni e sanza mormorazione di lui, e penseremo umilimente e charitativamente che quello portinaio veracemente ci chonoscha, e cche Dio il faccia parlare cchontra nnoi: o Fratelli ucelli, ivi e perfetta letizia... E sse nnoi, pur chostretti dalla fame e dallo freddo e dalla notte, pui picchieremo e chiameremo e pregheremo per l'amore di Dio con grande pianto che cci apra e mettaci pur dentro, quelli piu ischandelazzato dira: Chostori sono ghaglioffi importuni, io gli paghero bene chom' elli sono deghni, e uscira fuori chon uno bastone nocchieruto, e piglieracci per lo cappucio e getteracci in terra e in volgeracci nella neve e batteracci a nnodo a nnodo chon quello bastone; se noi tutte questo chose sosterremo pazientemente e cchon allegrezza, pensando le pene di Cristo benedetto le quali noi dobbiamo sostenere per suo amore: o fratelli, mie sorelle, iscrivi che in questro e perfetta letizia. ** Так пойте же, мои любимые, пойте во славу того, кто вас создал.. Птицы с чириканьем улетают. 12. Фейербах (к Ассистенту, который по-прежнему сидит сгорбившись). Вы сидите такой сгорбившийся. Что с вами случилось? Ассистент (выпрямляется, возвращается на свое место). Ничего, а что могло случиться? Фейербах. Это староитальянский! Но я совершенно не понимаю этот язык, никогда его не учил! – А весь секрет в том, что текст вовсе не нужно учить ! Все входит в голову само! – Выучивать текст – это процесс накопления, механически. Мозг. Ассистент. Вы говорите о театре? О чем вы говорите? Фейербах. Вы мне не доверяете. Продолжительное, враждебное молчание. (Робко.) Возможно, все это выглядело немного спекулятивно, извините меня. Мы ждем уже так долго. В подобной ситуации и беседуешь, и уходишь от темы, и следуешь за какой-нибудь своей мыслью, и внезапно тебя зано-о-сит. Мне следовало купить вечернюю газету, сесть с ней куда-нибудь в уголок, где я не мешал бы, и читать, пока не придет мой черед. Пока меня не позовут! – А стаю птиц вы все же видели? Ассистент. Нет. – (К Женщине.) А вы, госпожа Ангермайер? Женщина (отмахиваясь). Я всего лишь жду. Стою здесь и только жду. Ассистент. Ну и, и? Женщина. Я ведь только стою здесь и жду, мне бы не хотелось об этом говорить. Фейербах. Зяблик. Лазоревки. Клест. Ласточка деревенская и ласточка городская. Вороны. Дятел пестрый. Трясогузка. Черный стриж. Галки. Щегол. Крапи-и-вник. Скворцы. Колибри, множество колибри, которые порхали вокруг меня. Чибис. Удод. Воробей. Синица. Сорока. Горные галки. Канюк. Вальдшнепы. Ми-и-ленький чижик. Выпь. Снегирь. Дрозды. Да? Ассистент. Ничего не видел. Фейербах. Я весь в поту, все лицо взмокло! Подойдите-ка, взгляните! Я выкладывался из последних сил, только ради вас! Вы вдумайтесь! Только ради вас! Ассистент. Спасибо. Фейербах. Что означает ваше "спасибо"? – Вы, наверное, иронизируете? Я же слышу как вы произносите: "Спасибо!" – Молодой человек! Звезды вращаются со свистом вокруг вас, разве вы не чувствуете? Отчего вы не встаете и не вскидываете руки к небу? Ассистент. Эта оригинальная мысль принадлежит Фейербаху или кому-нибудь другому? Фейербах. Я это играл! Ассистент (с подозрением). Ах так! Из какой же это пьесы? Фейербах. Я играл это в Ульме. Ассистент. В Ульме? Вот как? Фейербах. Да, в Ульме, под руководством профессора Боймлера. Ассистент. Не знаю такого. Фейербах. Весьма образованный и приятный человек. Очень заботливый, внимательный руководитель! Ассистент. Странно. А как называется пьеса? Фейербах. Только не надо, только не надо! Ассистент. Я приблизительно знаю театр в Ульме. Там в руководстве нет никакого профессора Боймлера. Фейербах. "Приблизительно" – я не хочу слышать этого слова! Это вялое слово! Уста-а-лое слово! Ассистент. Никакого Боймлера там нет. Фейербах. Он крупная, выдающаяся личность, большой мастер в работе с актером! Приходили коллеги – причем не только дамы, как вы могли бы предположить, поскольку говорю вам об этом я, – они руки ему целовали и даже ноги! И были абсолютно правы! Мне он, к примеру, сказал: "Вы, Фейербах, высо-о-коодаренный актер, но чтобы совершить нечто поистине выдающееся, вам следует соотноситься с особенностями вашей личности." А что это означает, каковы мои особенности? Это означает, что я – никого не предупредив – привел в действие противопожарное устройство Кёльнского театра. Это означает, что вахтер, который давно был со мной знаком и мимо которого я ежедневно проходил, ничего об этом не знал. И пожарная охрана не знала! Ее никто не известил. Это означает, что никакой опасности пожара не было! Не было ни пламени, ни дыма, только вода поднималась и поднималась в прекрасной тьме, включен был только аварийный свет. А он и не должен никогда выключаться. Вода поднималась и поднималась, сначала в зрительном зале, а потом и на сцене тоже. Именно этого я хотел добиться, и профессор Боймлер проявил полнейшее понимание относительно моих намерений. Ассистент. Кем же был этот профессор Боймлер? Фейербах (упрямо). Я ведь только что сказал! Мы с ним весьма интенсивно сотрудничали, я бы даже сказал, прилагали огромные усилия, в течение нескольких лет! Ни с кем из других пациентов не было у него... то есть, не пациентов... разве я сказал пациент? Вычеркните, очень вас прошу! Этого слова я не создавал. Оно уже было. Как артист я, правда, являюсь создателем слов – но только не этого! Я имею в виду другое слово, ищу его всеми силами моего духа. (Он заикается, не может найти слово.) Ассистент. Я понимаю. Фейербах (в изнеможении садится на стул). Извините, пожалуйста. Продолжительное молчание. 13. Фейербах. Вы, наверное, все время знали. Может только не с самого начала, нет – наверняка нет. Когда я вернулся и сымпровизировал ту маленькую сценку со стулом, вы были действительно поражены, но раздражения не проявили. Вас поразила моя виртуозность! Ничего подобного вы не ожидали. Сидели здесь после утомительной и, возможно, даже мучительной репетиции и вынуждены были ждать – и вы, и я тоже, – но ко мне интереса не проявляли. На этот счет у меня нет никаких иллюзий. Я внимательно за вами наблюдал. Мне, однако, довольно скоро удалось пробудить в вас интерес. Вы наблюдали за мной и слушали очень внимательно, надеясь, вероятно, сохранить в своей памяти что-то для вас интересное и использовать в одной из ваших будущих постановок. Раздражены, неприятно удивлены вы были только после того, как я рассказал историю с лестницей. Нет, мне не следовало упоминать о ней, ни в коем случае не следовало! Я обнажил свое слабое место, чего мне ни при каких обстоятельствах делать нельзя. Когда вы собрались уйти, господин ассистент, вы хотели подняться и сообщить господину Леттау, что я – неуравновешенный чудак, что я провел семь лет в лечебнице, откуда меня лишь недавно выпустили. Не так ли? – Мне, однако, удалось задержать вас и между нами снова завязалась беседа, интересный обмен мыслями. У меня есть лекарство, которое недавно разработано и его только начали применять. Оно устраняет состояние психической неустойчивости, с помощью этого средства я могу удерживать себя в равновесии. Понимаете? Это самое важное. Ассистент. Да. Я вас понимаю. Да. На сцене появляется маленькая собака. Женщина (кричит). Да вот же она! Она пугается собственного голоса, затем, стараясь не мешать продолжающему говорить Фейербаху, идет как только может тихо и осторожно через всю сцену к собаке, пытается приманить ее, и боясь, что та опять убежит, наконец ловит ее. Фейербах. Или у вас возникли нехорошие подозрения после того, как я необдуманно рассказал – собственно, лишь для того, чтобы вас развлечь, – что я взял из корзины один из хлебов, как того требовал от меня режиссер, и кинул вдогонку моему партнеру, государственному деятелю, правда, не попадая в него, и что затем я не перестал швыряться, сначала другими хлебами, затем корзиной, стулом, всеми предметами, что были на сцене, в этой жалкой декорации, которую господин Мюллер-Кляйн придумал и слепил для тех гастролей. И какое страшное возбуждение! И тогда я увидел двоих мужчин в белых халатах, стоявших в кулисе, то не был помощник режиссера, который тоже носит халат, но не белый! Он носит, и вам это известно, черный, чтобы не быть заметным во время представления. А белые халаты, появившиеся в дверях, означают для меня абсолютный конец представления. – Я вам это рассказал, немного по-своему приукрасив, чтобы вы более внимательно слушали и не стремились от меня убежать. Я был вынужден непрерывно говорить, был вынужден болтовней буквально защищать свою жизнь, чтобы вы не оставили меня здесь на сцене одного с моей жизнью. Ассистент. Но, извините, – об этом вы мне вообще не рассказывали, господин Фейербах! Фейербах. Вы просто забыли! Но ничего. Для меня так даже лучше. Ассистент. Нет, этого вы мне не рассказывали! Фейербах (с внезапным жалобным отчаянием). Я должен получить эту роль! При любых обстоятельствах! От этого для меня зависит все! Все! Нельзя отказывать мне под тем предлогом, что я будто бы неуравновешенный чудак! Голос из громкоговорителя. Собаку нашли! Ассистент. (с издевкой). Вот как? Где же? Голос из громкоговорителя. Она здесь. На служебном входе. Фейербах (вне себя, все более истерично). Я слышу: "На служебном входе"! Но ведь она здесь! Здесь! Здесь! Здесь! Здесь! (Дрожа от возмущения, указывает пальцем на животное, которое перепуганная Женщина старается держать как можно дальше от себя.) Здесь! Здесь! Ассистент (вспрыгивает на сцену). Пожалуйста, уйдите сейчас, госпожа Ангермайер. Уведите пса из театра! Мы вас известим. (Вытесняет ее со сцены.) Женщина (к Фейербаху). До свиданья. (Тянет собаку позади себя, исчезает в кулисе.) Ассистент. Мне очень жаль, что собака так вас разволновала. Фейербах (резко). Вот видите! Вы сами сказали! Значит, признаете! Ассистент. Я не имел представления, что собака вызвана на это время, наверное, так распорядился помощник режиссера. Фейербах. Вот как! Опять этот помощник режиссера! Ассистент. Весьма сожалею, господин Фейербах, но иногда как-то все совпадает. Фейербах. Не изворачивайтесь! Пусть пронзит меня острие вашего ответа! И потрудитесь при этом смотреть прямо мне в глаза! Сюда! (Удерживает его на сцене.) Ассистент. Пожалуйста, отпустите меня! Фейербах. Вы ассистент или не ассистент? Может, вы кто-то другой? Кто-то отсутствующий? Непричастный? Ассистент. Я ассистент, да, конечно. Фейербах. Ага! Вы признаетесь! Я протоколирую. И вы получили задание. Вы должны меня мучить! А вся акция детально спланирована сверху! Задание поручено вам руководством и выполняете вы его с бо-о-льшим удовольствием. Очень умело, очень ловко! Ваша роль – подавать реплики! Но реплики ваши жалят! Жалящие реплики! Вам поручено меня жалить и вы жалите меня! Жалящие реплики! Жалящие слова! Причем – по высочайшему поручению, чтобы ТАМ НАВЕРХУ видели, как я реагирую! Ну так вслушивайтесь, господин ассистент, в мои скорбные вопли, сами-то вы говорить избегаете, чтобы не упустить ни одного вопля! Жалящие слова! Вы регистрируете каждый мой скорбный вопль! Вы складываете их один к другому, и к концу встречи представите колоссальный счет! Слишком много воплей, слишком много криков – неуравновешенный чудак! – Я выношу вам свой приговор: вы лакейская душа, типичный экзекутор! Виновен! Ассистент. Господин Фейербах, но я же ту собаку не... Фейербах. Жалящее слово: собака! (Все более выходя из себя.) Собака на служебном входе! Вот так! Но я вижу ее перед собой, она перед моим взором, это мрачное создание! И смотрит на меня своими желтыми глазами! Стало быть, она здесь и совсем не там, стало быть! Сколько же тогда собак у той женщины в потайных карманах под ее юбкой, где она разместила их по вашему указанию? Может, одна подстерегает меня уже в зрительном зале? Я же слышу, как она начинает рычать! И в темноте, между фанерной перегородкой и занавесом... когда я буду там проходить после своего выступления, вдруг она схватит меня за незащищенное место, там где кончаются брюки? Придется подвязать штанины, чтобы защитить себя от подобных коварных нападений, господин лакей! А туда, наверх, я и взглянуть боюсь, там уже сопит кто-то... острые зубы и дрожащий язык, который тянется ко мне! Там тоже собака, та же самая, которая, как утверждают, сидит у служебного входа! Ассистент. Послушайте, пожалуйста, господин Фейербах... Фейербах. И эта женщина... эта женщина из народа... Неужели вы думаете, что меня можно провести на подобных штучках! То была, бесспорно, актриса – абсолютно бесспорно! Кода она проходила за моей спиной через всю сцену, вон там, чтобы поймать собаку – эту единственную и подлинную собаку, которую она, однако, совершенно явно не знала, которая была не ее собакой... я, правда, не видел, как она идет, поскольку в тот момент говорил с вами, но, но, но я чувствовал, что она актриса! Это можно почувствовать, господин лакей! – И чтобы со мной обращались подобным образом! Чтобы так меня преследовали! За что мне эти испытания! Молчание. Ассистент. Разве вы не получаете пособия? Фейербах. О, как вы говорите такое! О, вы говорите это, чтобы меня уничтожить! Ассистент. Нет, я вам просто задал чисто практический вопрос. Фейербах. Не лгите! Вы с самого начала знали, что я не должен получить эту роль. То, что вы теперь заговорили о пособии, разоблачает вас! Вы все время расспрашивали меня лишь для того, чтобы поиздеваться! Меня это ранит! Причиняет боль! Ранит смертельно! Ассистент. Но ведь все это не так, господин Фейербах! Вы так ужасно нервничаете! Будь моя воля, я непременно отдал бы эту роль вам! Но я ничего не решаю, вы же сами знаете. Фейербах. Вы – нет! Вы – нет! Ассистент. И я думаю, что господин Леттау выберет именно вас. Фейербах. Неужели? (Высокомерно.) Да! Ведь он знает меня! Знает, правда, по прежним временам, но он меня, несомненно, вспомнит. И наверняка говорил с вами обо мне? Ассистент. Да. Фейербах. Что же он сказал? Ассистент. Очень хвалил вас... даже сказал, что считает вас гениальным.
**По-видимому речь идет о персонаже пьесы Генрика Ибсена "Привидения" (1881 г.)	Фейербах. Моего Освальда? **
	Ассистент. Да, да.
**Персонаж пьесы Бернарда Шоу "Солдат и герой" (1894 г.)	Фейербах. Моего Шоколадного солдата? **
	Ассистент. Да.
**Герой драмы Фридриха Шиллера "Коварство и любовь" (1784 г.)	Фейербах. Моего абсолютно нетрадиционного Фердинанда? **
	Ассистент. Да. Тоже. Фейербах. Да как вы только посмели заговорить со мной об этом возвышенно-приземленном пособии! С вашей стороны это был цинизм. Вы же прекрасно знаете, что для меня не важна материальная обеспеченность, возможность влачить это жалкое существование. Деньги у меня есть! Полные карманы денег. Больше, чем вы когда-либо заработали в вашей ассистентской жизни! Я отдаю эти деньги вам! Не нуждаюсь в них! Я их раздаю бедным! Возьмите все! 14. Он снимает пиджак, ищет по карманам, падают монеты и ассигнации. Отбрасывает пиджак в сторону. Выворачивает карманы брюк, из них высыпаются деньги. Ассистент (с внезапной холодностью). Сию же минуту уберите деньги! Вы ведете себя как шут! Фейербах. Пусть режиссер знает... Ассистент (теряя тон пренебрежительного превосходства, кричит.) Режиссер сидит там, наверху, и размышляет, развалился в своем старом, продавленном кресле и мыслит, и ест свеклу, он ест исключительно одну свеклу, ничего другого, изо дня в день, одну только свеклу, беспрерывно ест свеклу из большой миски, на его рубахе постоянно темно-красные пятна, и на столе, и на режиссерском экземпляре, и на листах с записями, повсюду... Он похож на окровавленного воина. Когда миска пуста, он кричит секретарше: "Где моя свекла!" Ничего, кроме свеклы, он живет по-спартански, одиноко, и говорит, что тоскует о своих актерах! Но сюда не идет, а я здесь вынужден затыкать себе уши, потому что не могу больше выносить вас! Фейербах (тихо). Друг мой... дорогой мой друг... Ассистент. Да, да, да. Фейербах (очень возбужденно). У меня на глазах маятник перескакивает то в одну, то в другую сторону... я лишу себя жизни, если не получу эту роль! Покончу с собой, перестану дышать под пластиковым мешком. – Я показывался в Бохуме, в Дюссельдорфе, даже в Мюнстере! Какие глупцы! Они говорят, что не нуждаются во мне. Какой-то режиссер, не имеющий ни малейшего представления о профессии, которого не знаете ни вы, ни я, провозглашает: он не нуждается во мне! Вы только представьте себе! И подобное происходило со мной, причем не один раз, но многократно! Один из них даже сказал мне: "Пошел к дьяволу, паяц!" – Так и сказал! – В прямых скобках! Таковы в провинции режиссеры. Когда-то было иначе. С актером обращались по-другому. – Как долго мы уже ждем? Не будем больше измерять время. (Разбивает свои часы о спинку стула.) Я вспоминаю Ганса... Гансика... даже не знаю, жив ли он еще. Но ведь люди, если мы о них думаем, продолжают жить. Я сидел в грим уборной, перед моим выходом и после представления, и Ганс был всегда рядом, заботился обо мне. Милый человек с детским голосом... Однажды над ним совершили жестокое насилие и лишили мужественности. Да. Он массировал мне затылок, если у меня болела голова, а когда я был в плохом настроении, приносил мне чай и говорил при этом... постойте-ка, как же он приговаривал? "Если вдруг нас что-то гложет, чашка чаю нам поможет...", так он говорил. Это был, естественно, никакой не чай, то, что он подавал мне в чашке! – Самочувствию актера придавалось огромное значение, ибо все зависело от того, как он сыграет. Возвращаясь домой я был самым опустошенным человеком, я был в те минуты, да, наверное можно так сказать, самым опустошенным человеком на этой черной земле... "Если вас гложет... чашка чаю поможет", не слишком одухотворенное изречение, нет, немного даже глуповатое. Но я, знаете ли, я любил его за это! (Напевает и бормочет про себя.) Чашка чаю поможет, если вдруг вас гложет. Чашка чаю... Господин ассистент! Куда же вы вдруг подевались? Почему я не вижу вас на том месте, где вы только что были. Я уже привык, что вы сидите там. – Неужели вы все-таки убежали? Ассистент (из задних рядов). Пожалуйста, можете начинать. Фейербах. Ага – там, сзади! Вижу, как вы там передвигаетесь... как ловко прошмыгнули между рядами! 15. Ассистент (из последнего ряда). Господин Леттау пришел, пожалуйста, можете начинать.
**Через месяц, через год... (франц.) – название романа Франсуазы Саган.	Фейербах. Добрый день, господин директор! Я думал: как долго придется мне ждать вас? Когда вы появитесь? Dans un mois, dans un an...**, времена года сменяют друг друга, дальше и дальше, столетия рушатся, так время перемалывает все! Тут стояла Венеция, но ее уже нет. Время сожрало ее, я слышал хруст, когда оно ее пережевывало. Теперь повесили большое полотнище, чтобы скрыть эту неприглядную картину! Я ожидал вас целое тысячелетие. В результате вы стали чуть ли не богом! Я приветствую вас! Я – крохотный человек-мушка, но в то же время исполненное жизни существо! Жаль, вы не могли увидеть, как прыгали те птицы, как они парили вокруг меня? Я завоевываю мою публику в этом ежевечернем поединке, причем без тех фокусов, которые нам обоим хорошо знакомы. Ведь тогда в Ганновере мы были вместе, господин директор. Тогда в Ганновере ни о какой собаке не могло быть и речи! Просто немыслимо! Присутствие собаки было бы воспринято как несносная и потому недопустимая помеха! Молчание. Я знаю, вы хорошо помните меня. Подтверждение тому я только что получил от вашего ассистента, этого симпатичного молодого человека, который несомненно достигнет тех высот, к которым стремится, и даже выше. Очень симпатичный! До вашего прихода мы весьма приятно болтали, коротая время. – А теперь мне нужно мгновение, чтобы собраться. Сконцентрироваться на том, что мне предстоит. Молчание. Прежде всего мне следует снова надеть пиджак, извините меня, что предстал в таком виде, а пиджак, неизвестно почему, валяется там на полу, а я стою здесь в носках... все это совершенно непредумышленно. (Поднимает пиджак, надевает его, наглухо застегивает.) Я уже давно мечтаю сотрудничать с вами. Молчание. Ах, это что-то роковое, пуговица оторвалась и потерялась. Наверное, я слишком торопился. Да вот она. Я спрячу ее, потом обязательно пришью. Обещаю вам. Ведь моя жена оставила меня, вы, наверное, знаете, я хотел сказать: она умерла. Умерла, почила... Она лежала в своей голубовато-голубой кровати, такая маленькая, пугливая, безволосая, птичья голова. Да. Молчание. Если у вас нет намерения поработать со мной над чем-нибудь специальным, я прочитаю монолог из "Торквато Тассо", эту роль я играл в моей жизни дважды.
	Читает монолог из "Тассо"; он изо всех сил напрягается, боясь снова – как семь лет назад – потерять самообладание, в чем-то ошибиться, где-то оступиться, отклониться, быть неточным, понимая, что любая оплошность страшно его опозорит и окончательно погубит. Свой текст он старается произносить максимально выразительно, каждое слово выговаривает с подчеркнутой четкостью. Но из-за этого его игра приобретает характер гротеска, целые периоды текста становятся почти неразборчивы. Это – исполненный страха монолог душевнобольного. Иди, иди и будь уверен в том, Что можешь убедить меня, в чем хочешь. (Приносит стул, садится на него.) Учусь я притворяться и в тебе Учителя великого имею, Так нас казаться заставляет жизнь Такими же, как те, кого бы вправе Мы гордо презирать. Как ясно мне Искусство все придворной паутины! Антонио меня прогнать желает, Но этого не хочет показать. Он мудреца разыгрывает роль, Чтобы меня нашли больным, неловким, Он представляется опекуном, Чтоб, как ребенка, унижать того, Кого нельзя принудить, как слугу. Так он туманит княжеские взоры. (прерывая чтение) Да? Я все же нужен, – рассуждает он, Природа мне дала прекрасный дар, Но слабостями многими, к прискорбью, Она сопроводила дар высокий: Неукротимой гордостью, чрезмерной Чувствительностью, сумрачным умом. Иначе быть не может: только раз Природа образует человека, И мы должны таким, каков он есть, Его терпеть; быть может, в добрый час Делить его восторги с наслажденьем, Как выигрыш нечаянный, а впрочем, Каким однажды он на свет родился, Его оставить жить и умереть. (прерывая чтение) Что? Могу ль узнать Альфонса твердый дух? Узнать того, кто верно охраняет Своих друзей, непримирим к врагам? Я только узнаю мое несчастье. Да, это жребий мой, чтоб для меня Менялся каждый, кто для всех других Неколебимо верен, изменялся Мгновенно от дыханья ветерка. (прерывая чтение) Слушаю вас?
**Перевод С. Соловьева	Иль человека этого приход Мою судьбу мгновенно не разрушил? Не он ли зданье счастья моего С его основ глубоких опрокинул? Ужель мне нынче это испытать? Как все ко мне теснилось, так теперь Все бросили меня; как раньше каждый Стремился жадно мною завладеть, Так все меня отталкивают прочь. И почему? Ужели он один Меня лишил любви и уваженья, Которыми я щедро...**
	Продолжительное молчание. Скажите же хоть что-нибудь! – Пожалуйста, мне было бы весьма приятно услышать ваше мнение. Я просто жажду узнать, какова ваша оценка, и, возможно, извлечь из этого какой-то урок. Ведь я не таков, как некоторые из коллег, которые совершенно не переносят, когда кто-то пытается оценивать и критиковать их игру. – Скажите же мне – господин директор! Ассистент (от последнего ряда). Пожалуйста, свет в зрительном зале! Фейербах. Вы, наверное, понимаете, насколько я заинтересован. – Может, вы хотите знать, почему я играл этот монолог сидя... Я уже объяснял вашему ассистенту, что классические тексты, по моему убеждению, следует играть, сидя на стульях из кафе... Зрительный зал освещается. Ассистент (выходит вперед). Господин Леттау уже ушел. Фейербах. Как вы сказали? Молчание. Ах, вот как. – Ах, вот как. Молчание. Если господин Леттау ушел, я не вижу никаких причин... Да! – Я хочу сказать, что тогда я тоже могу уйти. (Стоит, улыбается, тихо уходит.) Ассистент (кричит ему вслед). Вы забыли ваши ботинки! Но Фейербах не возвращается. Затемнение.