Library.Ru

главная библиотекам читателям мир библиотек infolook виртуальная справка читальный зал
новости библиоnet форум конкурсы биржа труда регистрация поиск по порталу


Библиотекам Страница социолога Тексты
 

Матвеев М.Ю.
Тлетворное влияние постмодернизма?

[ Библиотечное дело. – 2010. – № 12(126). – С. 36–42 ]

Образы библиотек и библиотекарей в художественных произведениях второй половины ХХ – начала XXI века
 

Как обошёлся с образами книги, библиотеки и библиотечной профессии постмодернизм и остались ли в живых «библиотечные» стереотипы?

В художественных произведениях, в которых в той или иной степени ощущается влияние идей постмодернизма, образы библиотек и библиотекарей в целом нередки, но, увы, далеки от совершенства. Прежде чем рассматривать конкретные романы, следует, пожалуй, выделить некоторые общие черты, характерные для постмодернистской традиции.
 

«Весь мир есть текст»
 

Прежде всего, в этой традиции получила дальнейшее развитие широко распространенная в художественной культуре (особенно западной) тема страха перед книжным знанием. Согласно М. Фуко, страх может появиться по следующим причинам: какая-либо идея может быть потеряна среди других идей; идея выходит из под контроля и порождает хаос; хрупкие книги не могут дать гарантии, что они увековечат чьи-то мысли и чувства, а по большому счёту – и чьи-то жизни. [1] Если рассмотреть стереотипы библиотечных работников, то можно обнаружить, что они не столько отвратительны и угрожающи, сколько комичны и нелепы – таким образом писатели просто «маскируют» свой собственный страх перед знаниями, заключёнными в библиотеке, её рациональностью и порядком. [2]

В работах постмодернистской направленности ставится и вопрос сохранности и доступности книг, причём главной становится тема порядка и контроля. Идеальная библиотека, согласно тому же М. Фуко, – это закрытая, спокойная и пыльная библиотека без читателей, которой никто не пользуется. [3] Ярчайший пример «идеальной библиотеки» и «образцового библиотекаря» ведён в «Имени розы» У. Эко. [4] При этом роль демонического «хранителя знаний» в данном романе не сводится к защите текстов, он выносит безоговорочные суждения о том, что можно читать тому или иному человеку. Cooтветственно, истинность и ценность текста определятся по его физическому расположению в лабиринте, и значение конкретной книги постигает лишь тот, кто понял устройство библиотеки.

Практически все постулаты постмодернизма имеют отношение к тексту, языку, книгам, но их непосредственное наполнение может быть различным и (применительно к библиотечной сфере) не всегда привлекательным.

«Весь мир есть текст» – это, безусловно, один из наиболее известных тезисов постмодернизма, в котором вся реальность мыслится как текст, дискурс, повествование: «Понимание текстов возможно лишь в «дискурсивном поле культуры» . Иначе говоря, их можно понять только в связи с другим текстами, но не в связи с каким-либо «буквальным» значением или нормативной истиной. Неизбежное присутствие предыдущих текстов – интертекстуальность – не позволяет любому тексту считать себя автономным. Деконструкция как общий метод постмодернистского анализа... неизбежно превращается в многосмысленный и бесконечный интерпретативный процесс, который релятивизирует любой текст, любое понятие, – и потому лишает смысла проблему истины. Таким образом, язык оказывается непостоянной средой, он не может непосредственно нести смысл или истину. Отсюда вытекает важнейший тезис постмодернизма о несамотождественности текста и о ненадежности знания, получаемого с помощью языка». [5] Подобное положение приводит к девальвации художественной литературы, странному сочетанию философского трактата с приключенческим романом. Одна из особенностей постмодернистских произведений второй половины XX в. заключается в возникновении специфического жанра библиотечно–библиофильско–литературоведческого детектива, отличающегося от обычного «библиотечного» детектива (с библиотекой в качестве одного из основных мест действия и библиотекарем в качестве одного из главных персонажей) большей претенциозностью, «навороченностью» и... весьма вялым финалом. Вялый финал – это, к сожалению, «общее место» в постмодернистских произведениях, ведущее к довольно-таки прискорбному явлению: чтобы напоследок «оживить» действие, выйти из под власти языковых структур и прекратить (хотя бы символически) бесконечное взаимодействие различных текстов и смыслов, писатели не находят ничего лучшего, как поджечь описанную в романе библиотеку (в художественной литературе подобный пожар становится едва ли не навязчивой идеей).

Ещё одним «общим местом» у многих писателей явился хорошо известный по «лёгким» жанрам образ «роковой» книги (иногда – целой библиотеки), органично «вписавшийся» в постмодернистские произведения под видом некого совершенного гипертекста, по сравнению с которым все прочие книги не имеют значения. Данный образ прослеживается от истоков постмодернизма («Вавилонской библиотеки» Х.-Л. Борхеса и «Ста лет одиночества» Г.Г. Маркеса [6]) до позднейших постмодернистских произведений вроде «Имени розы» У. Эко или «Хазарского словаря» М. Павича. [7]

Тезис о «смерти субъекта» – это не менее важная составляющая постмодернизма. Рассматривая литературу, культуру, общество и историю как текст, постмодернисты и сознание личности уподобляют некой сумме текстов. Поскольку ничего не существует вне текста, то и любой индивид неизбежно находится внутри текста, что как раз и ведёт к «смерти субъекта». Превращение субъекта в текст делает невозможным для него отношение к самому себе как к чему-то постоянному, существующему независимо от мира знаков, которыми он опутан. [8] Итогом подобной концепции стала постепенная девальвация в художественной литературе позиций автора и читателя, а также самого процесса чтения. Авторское «я» слишком часто стало ограничиваться комментариями к некоему универсальному и/или самовоспроизводящемуся на компьютере гипертексту и подменяться мнением персонажа, рассказчика, персонажа, думающего о другом персонаже и т. д., а роль читателя стала сводиться к простому наблюдению за причудливыми метаморфозами этого самого текста.

В некоторых произведениях постмодернистской направленности содержится даже своеобразная самокритика, касающаяся как общего состояния литературы, так и образа «роковой» книги. Так, согласно Дж. Китсу («Химеры Хемингуэя»), вслед за деградацией литературы последовала и деградация читателя. С одной стороны, «в современном мире читают любимых авторов, а не содержимое», а с другой, «в эпоху смерти романа первоклассную рукопись можно принять за второе пришествие», и здесь не требуется ни совершенного сюжета, ни тем более «судьбоносного» содержания – такой текст все равно «околдует» всех. [9] Нечто подобное можно обнаружить и у А. Переса-Реверте («Клуб Дюма»): «Абсурдные времена. Сколько информации – книги, кино, телевидение. Столько возможных уровней чтения, и вот результат: нельзя с точностью установить, что перед тобой – оригинал или копия; нельзя понять, когда набор зеркал возвращает реальный образ, когда искаженный, а когда нечто среднее между тем и другим и каковы, собственно, были намерения автора». [10]

И, наконец, ещё одна отличительная черта постмодернизма – разочарование в идеалах и ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, неприятие всей традиции западноевропейского рационализма – способствовала «увековечиванию» образа библиотеки не как учреждения культуры (или информационного центра), а как хитроумного лабиринта, собрания противоречивых текстов, скорее, затрудняющего, чем облегчающего поиски необходимой информации. Таким образом, библиотечное дело, которому всегда было присуще «благоговение перед истиной» и поиск «мировой гармонии», оказалось в сложном положении: именно эти мотивы и отвергаются современными философами, культурологами и писателями. [11]
 

Кошмары информационного рая
 

Переходя к конкретным примерам из художественной литературы, прежде всего необходимо отметить пессимистичность её содержания. Так, например, известный рассказ «Вавилонская библиотека» Х.-Л. Борхеса по своей сути – вовсе не хвала библиотеке, а, скорее, антиутопия, повествующая о том, что могут сделать с человеком книги и полная доступность информации. При этом любопытно и то, как сам Борхес отзывался о своей работе в библиотеке: «В библиотеке я прослужил около девяти лет. То были девять глубоко несчастливых лет. Мой кафкианский рассказ «Вавилонская библиотека» был задуман как кошмарный вариант, чудовищное увеличение нашей муниципальной библиотеки, и определённые детали в тексте имеют отнюдь не символическое значение». [12]

Приведённое в «Вавилонской библиотеке» описание мира книг – это свидетельство того, что обо всех явлениях в мире уже написано, и ничего оригинального сказать уже нельзя. Именно «уверенность, что всё уже написано, уничтожает нас или превращает в призраки». [13]

Далее можно заметить, что библиотека в постмодернистских произведениях может оказаться просто деталью пейзажа или даже досадным препятствием на пути к намеченной цели. Так, в «Хазарском словаре» М. Павича при описании библиотеки графа Георгия Бранковича приводится интересная трактовка образа «книжного дома»: не только библиотека является домом для книг, но и сами книги напоминают дома, поскольку люди чаще всего проходят мимо, заглядывая только в некоторые из них, ещё реже заходя в гости и останавливаясь надолго только в считанных единицах.

В одном из самых ярких образцов постмодернизма – романе И. Кальвино «Если однажды зимней ночью путник» приводится сравнение книжного магазина и библиотеки, и вопрос решается не в пользу последней: «Недолговечная красота молодости свойственна и книгам. Она радует взор, покуда ранней библиотечной осенью не начинает желтеть обложка, не покрывается пепельным налётом обрез, не обтрёпываются уголки переплёта». [14] В конце данного произведения помещён интересный диалог читателей в публичной библиотеке о смысле чтения, предваряемый, однако, весьма обидным пассажем в адрес библиотекарей: «Наконец выдаётся свободный денек, и ты можешь спокойно пойти в библиотеку.

Роешься в каталоге – и еле сдерживаешь радостный возглас, даже десять радостных возгласов: в каталоге аккуратно зарегистрированы все нужные тебе авторы и книги.

Ты заполняешь требование. Тебе сообщают, что в карточке, вероятно, неправильно указан шифр. Книги на месте нет, но они поищут. Ты немедленно заказываешь другого автора: он уже на руках, но кто и когда его взял, выяснить не удаётся. Третья книга отдана в переплёт и поступит только через месяц. Четвёртая хранится в левом крыле библиотеки, а там сейчас ремонт. Ты заполняешь остальные требования; по той или иной причине ни одной из указанных книг в наличии нет». [15]

В некоторых произведениях затрагиваются и вопросы восприятия деятельности библиотек обществом, но писатели и в этом случае далеки от оптимизма. Один из возможных примеров – роман Р. Кинга «Экслибрис», действие которого происходит в 1660 г. в Лондоне. Главный герой – владелец книжной лавки «Редкая книга» Исаак Инчболд, вдовец 39 лет, наслаждался «спокойной книжной идиллией», но не мог устоять перед заманчивым предложением разыскать уникальный пергамент «Лабиринт мира» – и в результате оказался замешанным в крайне запутанном и опасном деле. В этом романе интерес представляют не столько эффектные описания библиофильских собраний, похожих на склепы, сколько своеобразная «предыстория» расхожих представлений о библиотекарях и их профессии. Так, в тексте упоминается библиотекарь короля-алхимика Рудольфа II Вилем Иерасек, работавший в библиотеке Пражского замка, и за всю жизнь ни на минуту не отклонившийся от своего рабочего графика: «Вилему было лет тридцать пять, это был тихий и скромный мужчина, плохо обутый и неухоженный, в заплатанном платье, в очках, за линзами которых щурились и слезились глаза. Несмотря на уговоры Иржи, его единственного слуги, он оставался безразличным к своему убогому внешнему виду. Равно ему были безразличны и дела внешнего мира, происходившие за стенами Испанских залов». [16] И его, и двух других библиотекарей ставил в тупик вопрос: «От чего нужно охранять книги? Или от кого? Они лишь пожимали плечами и продолжали работать, не в состоянии поверить, что их тихие повседневные труды могут нарушиться событиями столь глобальными и непостижимыми, как войны и свержения монархов. Если внешний мир, по скромным понятиям о нём Вилема, пребывал в беспорядке и смятении, то в этих залах, по крайней мере, преобладали прекрасный порядок и гармония». [17]

В романе подчёркивается и влияние политических факторов на отношение к библиотечной профессии. Так, кошмарным видением подвыпившего библиотекаря является зрелище того, как очередной «правитель празднует свою победу, закидывая факелами ближайшую библиотеку».[18] «Просто поразительно, с какой решительностью короли и императоры стремились уничтожать книги. Но культура ведь вся построена на таких осквернениях, разве не так? <...> Да, большая библиотека... – это опасный арсенал, которого короли и императоры страшатся больше, чем самой большой армии или огромного склада боеприпасов». [19]

При подобных «установках» концовка данного произведения вполне предсказуема, и вся оригинальность романа сводится к тому, что уникальная библиотека не сгорает, а тонет в реке.

Хотя Х.–Л. Борхес в своё время и говорил, что «рай похож на библиотеку», мнения других писателей на этот счёт прямо противоположны – библиотека ассоциируется с адом, и соответствующие описания у разных авторов очень похожи.

Так, в романе А. Байетт «Обладать» неоднократно озвучивается мысль о том, что никакая публичная библиотека не сравнится по комфорту с домашней, а при близком знакомстве с её деятельностью все очарование быстро проходит. Вот, как, например, описывается Библиотека Британского музея и находящейся под ней «Падубоведник» – специализированный отдел, изучающий творчество некоего великого английского поэта Падуба: «Он ещё не решил, что именно рассказать Аспидсу, и хотел обдумать предстоящий разговор в читальном зале под высоким куполом; Роланду казалось, что, несмотря на его высоту, кислорода в зале на всех не хватает, и усердные читатели в сонном забытьи постепенно сникают, как язычки пламени под стеклянным колпаком…

Когда он впервые попал в читальный зал, то, в упоении от того, что его допустили в святая святых мира знаний, вообразил себя в дантовском Раю, где праведники, патриархи, непорочные девы занимают места на ступенях амфитеатра, как лепестки огромной розы или страницы огромного тома, некогда рассеянные по вселенной, а теперь вновь собравшиеся вместе.

Если так, то Падубоведник, притаившийся в недрах здания, был Адом. Чтобы попасть туда, надо было спуститься по железным ступеням из читального зала, а чтобы выйти – отпереть высокую дверь и подняться в египетский город мёртвых, где на пришельца невидящими глазами смотрели фараоны, сидели на корточках писцы, стояли сфинксы и пустые саркофаги. Падубоведник – душное подземелье, уставленное металлическими картотеками, – разделялся на стеклянные отсеки... Мертвенный свет неоновых ламп озарял подземелье, там и сям мерцали зелёные экраны читальных аппаратов для микрофильмов. Иногда – если замкнёт ксерокс – по всему помещению разносился запах серы. Слышались стоны, порой даже крики. Во всех подвальных помещениях Британского музея стоит тошнотворный кошачий дух». [20]

Из произведений последних лет следует отметить бестселлер «Часы зла» А. Курцвейла, написанный в детективном жанре. Это произведение представляет интерес по причине резкой критики библиотечной профессии, чрезмерной даже для постмодернистского детектива. В «Часах зла» негативные «библиотечные» стереотипы встречаются буквально на каждой странице, и при этом высказываются не от имени автора или «небиблиотечных» персонажей, а от имени главного героя–библиотекаря – Шорта Зандера. Подобная «претензия на объективность» заслуживает отдельного рассмотрения.

Положительных моментов в данном романе немного: главный герой искренне любит свою профессию, любит узнавать новое от посетителей и готов возиться даже с самыми «трудными» читателями. При этом, как оказывается, библиотекарь – самый подходящий человек для того, чтобы проводить исследовательскую работу и в то же время систематизировать факты. [21] В то же время из текста следует, что «библиотечные» стереотипы имеют веские причины для своего существования: они вольно или невольно культивируются самими библиотекарями и являются феноменом, неизбежно присущим библиотечной профессии:

1. У Шорта Зандера имеются странные хобби – коллекционирование читательских требований и изучение потайных отделений в мебели. Он систематизирует и классифицирует все явления, оказавшиеся в поле зрения, в том числе библиотечные звуки, и, как и всякий настоящий библиотекарь, является поборником правильной речи и правописания. [22] С будущей женой герой познакомился в библиотеке, переехав ей ногу тележкой с книгами. Что же касается дома, то там он оборудовал свой собственный «библиотечный уголок» с окошком выдачи и классификацией Дьюи на стенке в красном углу.

2. На выдаче в библиотеке находится «туповатый клерк» [23], охранники с наслаждением тыкают в посетителей заострёнными палочками, выискивая похищенные книги, все читатели – психопаты, воры и параноики, работа в справочном отделении – «не работа, а сущий ад» [24], «ничто так не угнетает, как собрание библиотечного штата» [25] и т.п. При этом высказывается мысль, что общество презирает библиотекарей ничуть не в большей степени, чем сами библиотекари презирают общество. [26] Соответственно, «любой хранитель может вам подтвердить: больше всего свете они не любят перемен. То же самое относится и к самим хранителям». [27]

3. В романе описывается и типичый тиран–начальник – Эмиль Динтофер, грозящийся отправить всех сотрудников «на библиобус в провинцию», поборник тишины и порядка в библиотеке, автор умопомрачительной «Памятки о безделье, распутном вызывающем поведении, кражах и прочих нарушениях, препятствующих нормальной деятельности библиотеки». [28] Он рассматривает библиотеку исключительно как крепость, которую следует защищать и от читателей, и от библиотекарей, поскольку они также представляют собой потенциальных расхитителей. В результате его «деятельности» библиотека представляла собой медлительное и до предела бюрократизированное учреждение. Впрочем, Шорт со своим приятелем Нортоном в долгу не остаются: выкрав на время один из раритетов и положив на его место «Библиоклептоманию: Aнатомию воровства книги», они устраивают своему начальнику «страшную месть»: незаметно приклеивают к его манжету магнитную ленту с украденной книги, и его ловит на выходе охрана.

4. Над входом в книгохранилище красуется надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий», и она вполне справедлива: «И подземный мир Данте, и. наш состояли из девяти уровней, они же круги ада; и то, и другое населяли мифические и исторические персонажи всех времён. И здесь, и там царили зло, одиночество и жестокость; и оба были построены на словах. Но между ними существовало одно единственное различие: библиотечные стеллажи не соответствовали строгому порядку Вселенной Данте, отчего в каком-то смысле наш ад был ещё более инфернальным. Поскольку никто лучше человека не умеет устраивать хаос.

Чем ниже я спускался, тем более мрачной казалась царившая здесь атмосфера. Лестницы узкие, потолки низкие, духота и этот всепобеждающий запах тлена – так пахло от старых книг. В неисправных трубах пневматической почты что-то невнятно булькало и клокотало, в батареях отопления пощёлкивало, и мне начало казаться, что я попал в гигантское механическое лёгкое...

По опыту прежних, легальных посещений мне уже было известно, что к местной разметке и указателям следует относиться с изрядной долей скепсиса – бесконечные перемещения... делали их попросту бессмысленными. Даже более поздние указатели, нацарапанные на бумажных полосках, лишь туманно намекали на реальное местоположение книги». [29]

Провести интересную экскурсию по библиотеке для подростков – дело практически невозможное, разве что нарушить все существующие правила и наговорить ужасов про заразные болезни, передающиеся через книги, про раздавленных рухнувшими книжными шкафами сотрудников, про скромных уборщиков, наизусть знающих всю УДК, а также привести подробную биографию любого читателя с указанием всех его привычек (что, кстати, соответствует желанию ФБР, заставляющего библиотекарей шпионить за читателями). [30]

6. Один из самых забавных моментов возникает тогда, когда Шорт, испытывая проблемы в личной жизни, обращается к психоаналитику, и тот пытается воздействовать на него с помощью ... библиотерапии, чем повергает почтенного библиотекаря в состояние праведного гнева (Шорт считает, что все рекомендованные ему книги – «полный бред» [3]) В результате незадачливый пациент удостаивается чисто «библиотечного» диагноза: у него находят «невроз жизненного предназначения», то есть такое положение, «когда пациент устраивает свою жизнь так, чтобы гарантировать регресс». [32] Главный герой, впрочем, смог почувствовать себя самодостаточным человеком и завоевать уважение окружающих, – но только тогда, когда стал писателем.

7. Преподаватели в библиотечной школе заранее уверяют студентов, что библиотечное дело не наука, а сочетание искусства и везения. Такой же точки зрения придерживаются и библиотекари со стажем.

8. Работа в библиотеке не позволяет сделать открытие, поскольку «чем больше информации, тем меньше ты знаешь и понимаешь». [33] В этом отношении у библиотекарей был перед глазами наглядный пример – читатель–математик, который чрезвычайно редко заказывал новую литературу, пренебрежительно относился к современным учёным, обходился минимумом записей на маленьких карточках и... получил Нобелевскую премию.

В целом из романа недвусмысленно следует, что «библиотечные» стереотипы прежде всего являются защитной реакцией самих библиотекарей, стремящихся «отгородиться» от окружающего мира и «отпугнуть» излишне назойливых читателей. Впрочем, в данном произведении имеется и другое объяснение устойчивости расхожих представлений: библиотекари воспринимают стереотипы несколько иначе, чем посетители: для них они являются чем-то вроде «чёрного» профессионального юмора, непонятного окружающим. Так, например, даже используемое сотрудниками пресс–папье представляет собой огромную копию библиотечной вши, от вида которой вздрагивают все, кто видит её в первый раз.
 

...И поджечь библиотеку...
 

Разумеется, писатели могут изображать библиотекарей и с определённой симпатией – но преимущественно в тех случаях, когда те являются незаурядными личностями (хотя здесь и возникает «замкнутый круг»: в оригинальности писатели библиотекарям обычно отказывают). Если же незаурядность всё-таки присутствует, то писатель готов «простить» своему персонажу очень многое – от стереотипных черт до целого преступления. Характерный пример – уже упомянутый роман Дж. Китса «Химеры Хемингуэя».

Главная героиня этого произведения, Анастасия Лоуренс, получает место в библиотеке Стэнфордского университета, переспав с преподавателем, но будучи «ужасным библиотекарем», отправляется в никому не интересный фонд пожертвований, в котором находит (и публикует под своим именем) первый потерянный роман Э. Хемингуэя. При этом автор отнюдь не иронизирует над «принадлежностью к профессии» – неизменными очками в роговой оправе и гипертрофированной, но бесплодной любовью к чтению (Анастасия «любила читать настолько, что писать ей казалось преступлением» [34]), чего нельзя сказать об изображенном в романе «образцовом» стереотипном библиотекаре. Это была «темноволосая усатая женщина лет сорока, чья плоть болталась свободно, точно халат». Живые писатели, по её мнению, в библиотеку не заходят, а смерть как понятие «не имеет классификационной значимости». [35]

Достаточно много критики раздаётся и в адрес тех людей, которых можно увидеть в общественных библиотеках. Здесь, в частности, можно процитировать «Призрак автора» Дж. Харвуда – лучший «готический» детектив последних 10–15 лет. Главный герой этого романа Джерард Фриман является библиотекарем, и его впечатления, как и впечатления Шорта Зандера из «Часов зла», также претендуют на объективность, однако в данном случае непривлекательно описываются не работники библиотеки, а её посетители. Зайдя в Библиотеку Британского музея в поисках «роковой» новеллы (и разгадки семейной тайны) и будучи в ужасном расположении духа, он обнаруживает, что «...некоторые мои собратья–читатели выглядели не лучше: маленькая старушка в замызганном сером плаще целыми днями просиживала в ряду L в окружении рваных пакетов, валявшихся у неё в ногах, а седой господин с бешеными глазами, занимавший дальний угол ряда С, каждый раз закрывал свою книгу обеими руками, стоило кому-нибудь приблизиться. Однажды, когда я в очередной раз штудировал справочники, рядом со мной разместилась высокая, истощённого вида пожилая дама, от которой сильно пахло нафталином, а лицо было скрыто такой тяжёлой вуалью, что даже контуры не проступали. Она раскрыла перед собой „Таймс“ , но я чувствовал, что она всё время смотрит на меня». [36]

Негативные описания объясняются, однако, не только неизбежными недостатками в работе общедоступной библиотеки, но и «зеркальным» построением сюжета данного романа, достаточно типичного для постмодернистских произведений. Если учитывать присущие постмодернизму «клише», дальнейшие события, описанные Харвудом, становятся предсказуемыми: главная героиня опубликованной почти сто лет назад новеллы, которую читает Фриман, также посещает Библиотеку Британского музея, также изучает «роковую» книгу, также сталкивается с призраком и... приводит точно такое же описание самой библиотеки: «Думаю, читальный зал Библиотеки Британского музея – не то место, где стоит искать убежища от снедающей грусти, и уж тем более зимой, когда туман пробирается под его купол и влажным нимбом зависает над электрическими лампами. К тому же его завсегдатаев не назовёшь самой приятной компанией: некоторые из них более чем небрежны как в одежде, так и в личной гигиене; в то время как другие, явно на грани помешательства, шепчутся с воображаемыми призраками или же на целый день замирают перед раскрытой книгой, страницы которой так и остаются неперевёрнутыми. Кто-то просто храпит часами, подложив под голову бесценные рукописи, пока не разбудят служители. Разумеется, немало здесь и преданных тружеников, которые старательно конспектируют, и временами дружный скрип перьев эхом разносится под куполом, но воспалённое сознание легко может принять этот звук за скрежет ногтей узников, которые скребут каменные стены». [37]

Вполне предсказуемой (и даже типичной) является и гибель в огне богатого частного книжного собрания, описанная в конце романа.
 

Тихий омут и магический круг
 

Разумеется, следует упомянуть и о некоторых отечественных произведениях, в той или иной мере имеющих отношение к постмодернизму. Принципиальных отличий от зарубежных аналогов применительно к библиотечной тематике не наблюдается: это всё те же «роковые» книги (и целые библиотеки), те же библиофильские страсти и тот же страх перед книжным знанием.

В романе А.В. Шерина «Слёзы вещей» описывается «гениальный фальсификатор» Рябов – владелец уникальной библиофильской библиотеки и, по совместительству, автор виртуозных подделок книг и рукописей, включая даже поддельное Евангелие, в котором слова и буквы расположены в определённом порядке, поддающемся компьютерному анализу (что, при безупречности самого «документа», доказывало существование Высшего Разума). [38]

Главный герой романа Седов, заинтересовавшись библиотекой Рябова, обнаруживает, что он имеет дело с целым «корпусом фальшивых доказательств» – в каждой фальшивке были ссылки на другие фальшивки и на подлинные документы, а в подлинные документы добавлены приписки, отсылающие к фальшивкам. Кроме того, Рябов активно использовал метод «многократной вложенности», изготовляя порою не сами «первоисточники», а их копии, которые, в свою очередь, наносились на чистые листы и внутреннюю сторону обложки в реально существующих книгах более позднего времени. Использование Рябовым своего собрания в неблаговидных целях приводит к любопытным последствиям: его библиотека начинает «жить» странной и таинственной жизнью, дезориентируя исследующих ее ученых, вызывая в них взаимную подозрительность, переходящую в панику, и всё более напоминая небезызвестный «тихий омут», где водятся черти. Даже будучи уничтоженной физически, она не прекращает своё существование, а превращается в гипертекст на экране компьютера, разоблачить который никто не в состоянии.

Ещё один пример – роман В. Исхакова «Читатель Чехова» [39], в котором манипуляции с текстом достигают своего апогея. В ситуации, когда две «роковые» книги буквально «читают» друг друга, роль главного героя Скрыльникова (и как читателя, и как литературного критика) становится практически ненужной и сводится к малозаметным примечаниям в тексте, а сам он незаметно превращается в персонажа, про которого тоже кто-то чего-то читает.

Постмоденистская «вторичность» сказывается и на образе библиотеки, выдержанном в данном произведении в подчёркнуто мрачных тонах. Согласно сюжету, Хорошилов покупает городскую библиотеку и превращает её в суперсовременный исследовательский центр (в романе, впрочем, так не называемый) для 999 Читателей (с большой буквы), каждый из которых изучает творчество определенного писателя. Это изучение носит своеобразный характер: Читатели, анализируя литературу с античности до наших дней для создания единого гипертекста, расставляют гиперссылки четырёх уровней, определяя только то, что один писатель позаимствовал у другого. Посещение библиотеки и вовсе заставляет содрогаться одного из главных героев: «И вот я вхожу в старинное, но омоложенное ремонтом здание и вижу, что внутри от прежней библиотеки им. Писарева и впрямь осталось совсем немного. Нынешняя библиотека куда больше походит на ту, что я только что вообразил, чем на прежний оплот уныния и сухого академизма. Не видно практически ничего, что напоминало бы о прошлом: нет ряда скучных, чопорных залов, где пахло пылью и царила искусственная, принуждённая тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц; нет строгих старушек в вестибюле, которые первым делом спрашивают у вошедшего читательский билет – и если его нет, тут же гонят в отдел регистрации; нет молчаливого бронзового Дмитрия Ивановича Писарева, караулившего некогда вход на лестницу.

Лестница, правда, есть, но и она изменилась: вместо прежних привычных пролетов возникла огромная бесконечная спираль, уходящая, кажется, прямо в небо...

По указанию нового хозяина ремонтные рабочие снесли все перегородки и перекрытия, делившие этажи на залы и отделявшие первый этаж от второго, второй от третьего и третий от чердака, – и возникло огромное, высокое, светлое помещение, похожее и на сборочный цех современного завода, и на зал ожидания аэропорта, и... да, пожалуй, больше всего – на большой католический собор, с его высоким куполом, витражами, статуями и даже особым соборным запахом, похожим на запах ладана.

Мы сидим в удобных креслах, пьём хороший кофе, разговариваем. Вокруг нас уютная и вместе с тем деловая атмосфера. Чисто и светло. Обзор ничем не закрыт... Негде, кажется, спрятать не то что грязь, боль, кровь – пылинку на рукаве, крохотное пятнышко на репутации. Отчего же мне так тревожно? Отчего всё время мерещатся за благополучной обстановкой, за красивым интерьером какие-то средневековые ужасы? Тёмные подвалы мне вдруг представляются, стальные крючья, ввёрнутые в кирпичную стену, полуголый палач в кожаном фартуке, лужи крови на полу, кнуты, клещи, кузнечный горн, полыхающий жаром... И запах серы мерещится вдруг. С чего бы это?». [40]

Данное описание интересно своей традиционностью: как бы современно ни выглядела библиотека, на информационный центр она всё равно не похожа, поскольку ассоциации (завод, вокзал, собор, рай, ад) остаются прежними.

«Роковая» книга, равным образом как и «роковая» библиотека, странным образом влияющие на реальность, фигурируют и в «Сумерках» Д.А. Глуховского [41] – довольно известном романе последних лет, представляющем собой странную смесь постмодернизма с субъективным идеализмом. Изображенное в этом произведении здание бывшей детской библиотеки, пропитанное запахом старых книг и ассоциируемое главным героем с «заброшенным и заржавевшим парком аттракционов», куда он случайно заглянул спустя много лет, и вовсе оказывается тем магическим «кругом», в котором происходят таинственные и ужасные события (в своё время в этой библиотеке было сделано выдающееся открытие, а ныне она становится местом убийства, местом появления языческих майянских демонов и местом хранения «рокового» текста).

Какие же можно сделать выводы? «Убивает» ли постмодернизм художественную литературу – вопрос, конечно, совершенно особый и выходящий за рамки настоящей статьи. Тем не менее применительно к библиотечной тематике приходится констатировать определённое ухудшение образа библиотеки и библиотечной профессии. И действительно, трудно увидеть хорошее в том, что многие «библиотечные» стереотипы, характерные прежде всего для лёгких жанров литературы, стали появляться в «высокомудрых» произведениях, да ещё и получать при этом чуть ли не философское обоснование. В свою очередь, постмодернистская «вложенность» текста в тексте, библиофильские страсти, плагиат, кражи редчайших изданий и сложнейшие библиографические поиски «спрессовываются» в иных современных романах до такой степени, что они парадоксальным образом становятся предсказуемыми и не слишком интересными для чтения, несмотря на мастерски закрученную интригу (в определённом смысле слова постмодернистские бестселлеры всё больше и больше напоминает литературщину, чем настоящую литературу).
 

1. Фуко М. Археология знания / [Пер. с фр.: С. Митина, Д. Стасова]. – Клев, 1996. – 207 с.

2. Radford G.P., Radford М.L. Libraries, librarians, and the discourse of fear // Libr. Quarterly, 2001. – Vol. 71, № 3. – P. 299–329.

3. Radford M. L., Radford G. P. Power, knowledge and fear: feminism, Foucault and the stereotype of the female librarian // Libr. Quarterly. – 1997. – Vol. 67, №3. – P. 253–254.

4. Эко У. Имя розы / Пер. с ит. И. Костюкович; послесл. Ю.М. Лотмана. – М., 1989. – 486 с.

5. Андреев Л.Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм) // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000–2000: учеб. пособие / Под ред. Л.Г. Андреева. – М., 2001. – С. 311.

6. Борхес X. Л. Сочинения: В 3 т. / Пер. с исп.; составл., предисл. и коммент. Б. Дубина. 2-е изд., доп. Тверь, 1997. – Т. 1. – 607 с; Маркес Г. Г. Сто лет одиночества / [Пер. с исп. Н. Бутыриной и др.]. – М., 1992. – 447, [1] с.

7. Павич М. Хазарский словарь: роман-лексикон в 100 000 слов: муж. версия / [Пер. с серб. Л. Савельевой]. – СПб., 2001. – 381,[1] с.

8. Андреев Л. Г. Указ. соч. – С. 308–309.

9. Китс Дж. Химеры Хемингуэя: роман / [Пер. с англ. М. Новокшеновой]. – М., 2006. – С. 43,62.

10. Перес-Реверте А. Клуб Дюма, или Тень Ришелье / [Пер. с исп. Н. Богомоловой: худож.А. Бондаренко]. – М.: Иностранка, 2002. – С. 386.

11. Соколов А. В. Философия и библиотековедение: приглашение к размышлению // Науч. и техн. б-ки. – 1996. – № 6. – С. 12.

12. Борхес X. Л. Сочинения: В 3 т. – Рига, 1994. Т. 3: Стихотворения; Устные выступления; Интервью. – С. 534.

13. Борхес X. Л. Сочинения: В 3 т. 2-е изд., доп. – Тверь, 1997. – Т. 1. – С. 348.

14. Кальвино И. Если однажды зимней ночью путник / Пер. с ит. Г. Киселёва. – М., 2000. – С. 11.

15. Там же. – С. 304–305.

16 Кинг Р. Экслибрис: [Интеллектуал, триллер] / [Пер. с англ. М. Юркан]. – М.; СПб., 2003. – С. 77

17. Там же. С. 79.

18. Там же. С. 91.

19. Там же. С. 48,91.

20. Байетт А. Обладать: романт. роман / [Пер. с англ. В.К. Ланчикова и Д.В. Псурцева]. – М., 2002. – С. 39–40.

21. Курцвейл А. Часы зла: роман / Пер. с англ. Н.В. Рейк. – М.,2003. – С. 50.

22. Там же. С. 12–13.

23. Там же. С. 8.

24. Там же. С. 130.

25. Там же. С. 51.

26. Там же. С. 137.

27. Там же. С. 159.

28. Там же. С. 53.

29. Там же. С. 114–115.

30. Там же. С. 63, 204.

31. Там же. С. 89.

32. Там же. С. 90–91.

33. Там же. С. 134.

34. Китс Дж. Указ. соч. С. 18.

35. Там же. С. 322.

36. Харвуд, Дж. Призрак автора / Пер. с англ. И.А. Литвиновой. – М., 2005. С. 72–73.

37. Там же. С. 74–75.

38. Шерин А. Слёзы вещей: Роман // http://www.zhurnal.lib.ru

39. Исхаков В.Э. Читатель Чехова // Дружба народов. – 2001. – №5. – С. 8–78.

40. Там же. С. 30–31.

41. Глуховский Д.А. Сумерки: [роман]. – М., 2007. – 308 с.

С автором можно связаться: [email protected]

 Вверх


главная библиотекам читателям мир библиотек infolook виртуальная справка читальный зал
новости библиоnet форум конкурсы биржа труда регистрация поиск по порталу


О портале | Карта портала | Почта: [email protected]

При полном или частичном использовании материалов
активная ссылка на портал LIBRARY.RU обязательна

 
Яндекс.Метрика
© АНО «Институт информационных инициатив»
© Российская государственная библиотека для молодежи